Против всех
Шрифт:
— Да, сынок, придется отъехать ненадолго. Небезопасно в городе.
Егорка приготовил себе бутерброд с копченой колбасой, сверху положил разрезанный соленый огурец. Жевал с аппетитом.
— Ненадолго — это на сколько?
— Может, на месяц, а может, на год. Пока все утихнет.
— Будешь беженцем, — уточнил Мышкин. — Каким и я был в молодости.
— Все мы немного беженцы, — согласился Егорка. — Но я никуда не поеду.
— Почему? — удивился Мышкин.
— Дела есть кое-какие, — Егорка напустил на себя суровый вид.
— Что за дела, сынок, — полюбопытствовала Тарасовна. — Ежели не секрет?
— Обещал зайти вечером в один дом. Чайку попить.
Против ожидания, ни Мышкин, ни мать даже не улыбнулись.
— Это важно, конечно, — согласился Мышкин. — Но
Картина с его слов рисовалась грустная. Тот парень, который избил Егорку, погиб в пьяной драке, и это еще полбеды. Но кое-кто хочет представить несчастный случай как якобы месть за Егорку Жемчужникова. Вот это неприятно. У Алихман-бека, который, как известно, на сегодняшний день самый главный человек в Федулинске, вершитель судеб, — сознание так устроено, что он никогда не оставит без ответа кровавую акцию, направленную, пусть и косвенно, на ущемление его власти. Вопрос не в упокойнике Витьке, прощелыге и задире, а в бандитском законе. Ведь если кто-то посмел тронуть одного из его людей, то где гарантия, что завтра безумцу не придет в голову шальная мысль покуситься на самого Алихман-бека, хотя все знают, что он неприкасаемый.
Егорка, внимательно слушая, лакомился пирожком с капустой.
— Я-то при чем, дядя Харитон? Я в больнице лежал, у меня алиби. Кто убил Витька?
Мышкин смущенно развел руками:
— Я его зашиб нечаянно. Напали на меня в шалмане, ну и… Под горячую-то руку…
Мать горестно вздохнула. Егорке больше ничего не надо было объяснять. Он давно знал, что Мышкин зашибет любого, если захочет. Но только не случайно, нет. Это вранье.
— Получается, тебе тоже надо бежать, дядя Харитон? За тебя возьмутся в первую очередь.
— Верно, — чему-то словно обрадовался Мышкин. — Дак я тоже пойду в угон. Только хвосты подчищу.
— А ты как, мама?
— За меня не волнуйся. Меня не тронут.
— Почему это?
— Слово заветное знаю… Не обо мне речь, сынок. Уедешь, у меня руки развяжутся.
Смотрела на него туманно-умильным взглядом. Наверно, что-то они придумали — мать, Мышкин и старшие братья, но ему не хотят говорить. Не хотят, и ладно. Иван да Захар, конечно, крепкие мужики, поднялись из грязи в предприниматели, у каждого своя небольшая шайка, но против Алихман-бека они — ноль. У него весь город в руках. Что там Ванька с Захаркой. Придавит и не заметит. Но не дядю Харитона. Дядю Харитона взять труднее. Он недаром сидит в лесу. Лес — его вечный дом. И не только этот, зеленый, мшистый, с солнечными прогалинами, но — глубинный, потаенный, где всегда прятались славяне от нашествия, и там их вовеки никому не достать. Тот лес — в душе русского человека, в сокровенных ее закоулках. Для кого-то, понимал Егорка, его рассуждение попахивало мистикой, но для него было внятным, как дважды два — четыре. Вся великая крепость людей, подобных Мышкину, напитана духами непроходимой лесной чащи. В ней чужеземцу голову сложить — проще простого.
— Куда же вы меня хотите отправить? — спросил Егорка, уже внутренне смирившись с необходимостью долгой отлучки.
— Недалеко, — отозвался Мышкин. — На Урал. Там дружок у меня давний, надежный. Приютит.
— Самогонщик, что ли, тамошний?
— Зачем самогонщик… — Мышкин никогда не обижался на подначки образованного отрока. — Самостоятельный человек, бывалый. Можно даже сказать, учитель мой по жизни. Тебе, Егорка, полезно будет с ним пожить. Уму-разуму научит.
— Представляю.
— Вряд ли представляешь. — Улыбка Мышкина, когда он расслаблялся, странно преображала его каменное лицо: оно делалось будто умытое.
Он рассказал немного про Федора Жакина, семидесятилетнего уральского сидельца, у которого в давние времена была кличка «Питон». Федору Жакину кое-чего довелось испытать на своем веку, много горя он видел и слез, но сердцем не озлобился. Лет десять назад прибился к местечку Угорье, возле самого хребта, осел там плотно, с хозяйством. У него пасека, лодка на реке, собака и коза. Местное население относится к нему с особым уважением, это Егорка, когда туда приедет, сам увидит. И поймет, кто такой
— Я записку дам и слова скажу, передашь. Он рад будет. Может, думает, я сдох, а тут весточка.
Заинтригованный, Егорка спросил:
— Не погонит с этой весточкой в шею?
— Федор смирный. Он и без весточки не погонит. Если не задевать его шибко. Но ты его задеть не сможешь.
— И когда ехать?
— Прямо сейчас. Припасы, вещички, деньги, все приготовлено. Мокин доставит в Быково. Оттуда на самолете.
— А завтра нельзя?
— Завтра будет поздно.
По молодости лет Егорке казалось, что мать и ее сожитель немного бредят.
— Поразительно! Как же вы все за меня решили, даже не спросив. Я что, пешка какая-нибудь для вас?
Услышал от матери чудное:
— Не хотела говорить, сынок, но, ежели тебя укокошат, я ведь не переживу. Хочешь верь, хочешь нет.
И в глазах никакого тумана. Мышкин, покашляв, солидно добавил:
— Ты еще родине понадобишься, паренек.
…Тем же вечером, когда Егорка был уже в пути, Мышкин вернулся в Федулинск. Мало кто признал бы в нем сейчас опрятного, всегда культурно одетого, в начищенной обуви, компаньона Прасковьи Жемчужниковой, считай, совладельца целой торговой сети. Вдоль полутемной улицы, откуда обывателя уже сдуло на покой (бывший оборонный городок с первыми сумерками словно вымирал), брел коренастый, в черных очках то ли бомж, то ли алкаш, то ли нищий, а скорее, все вместе, уж больно отвратен на вид. На плечах — какая-то хламида, вроде ношеной-переношенной солдатской шинели, на ногах — стоптанная кирза, походка неуверенная, будто того гляди рухнет, хотя, вполне вероятно, что таким хромым шагом допилит до какой-нибудь укромной, теплой норы. В руках — полотняная сумка, как у всех бомжей, на случай, если встретится богатая помойка. Такому, конечно, страх не в страх, разве что сшибет из озорства пролетающий мимо «мерседес», но бомж, зная это, держался близко к стенам домов, а открытое светлое пространство преодолевал в ускоренном темпе, забавно семеня, как старый утич.
Постепенно Мышкин-бомж добрался до казино «На Монмартре», самого роскошного в Федулинске ночного заведения экстра-класса. Расположилось казино в трехэтажном особняке (архитектурный памятник XVII века) на окраине города, где в прежние времена был дом престарелых для ветеранов войны. Пять лет назад, когда только-только Чубайс настрогал ваучеров, особняк прикупил Алихман-бек, но говорят, на паях с Гекой Монастырским, о котором речь впереди. Судьба ветеранов, обретавшихся в доме, сложилась незавидно. Несколько человек куда-то быстренько переселили, но большинство уперлось, не желая покидать насиженное место. В одну из темных февральских ночей к особняку подкатили три крытых армейских фургона, откуда высыпалось десятка два молодцов, одетых в защитную униформу. Ветеранов подняли с теплых постелей и, не дав им опомниться, покидали в машины вместе с обслуживающим персоналом. Больше их никто никогда не видел. По слухам, неуступчивых инвалидов довезли аж до Валдайской равнины и свалили посреди студеных болот практически в чем мать родила. Но это лишь одна из версий. Более вероятно другое: несчастных стариков и старух, а также трех медсестер, двух нянечек и дежурного врача Васюкина закопали в сорока километрах от Федулинска, на пустыре, где когда-то находился испытательный танковый полигон, разрушенный военной реформой. Такой вывод подтверждало небывалое засилье воронья на пустыре. Примечательно, что тамошние вороны день ото дня набирали вес и на глазах меняли облик — к весне многие уже напоминали размерами и мерзким видом южную птицу грифа.
Кстати, банальная история с домом престарелых каким-то образом получила огласку. В столичной, самой популярной газете «Московский демократ» появилась ироническая заметка: «Куда ушли сорок богатырей?» В ней таинственное исчезновение обитателей приюта объяснялось прилетом летающей тарелки, куда дедков заманили обещанием построить им коммунячье общежитие на Луне. В конце заметки известный журналист Бока Щуплявый сделал серьезное обобщение: похоже, сама матушка-природа помогает реформаторам очистить страну от человеческого мусора.