Противо Речия (сборник)
Шрифт:
А еще через год Саня сказал мне, что Почтеннейший покончил с собой. Мол, снова запил, сошел с ума и повесился. Хотя, признаться, насчет второго я до сих пор не уверен, так как, возможно, в его ситуации это был самый взвешенный, единственно верный и смелый поступок. По крайней мере, я в свое время так и не смог нажать на курок, хотя очень даже планировал. Видимо, моя масса безысходности оказалась не столь критична, как у него.
На похороны я не поехал. Вместо этого наскоро стянул все, что было связанно с Почтеннейшим, в свою Сферу, прикопал и уничтожил, как мне казалось, мельчайшие улики преступления, которое я не совершал,
…Наступает тот самый момент, когда Сфера начинает вселять ужас. Человек не ощущает запаха неба, не слышит ветра, ему кажется, что пространство неумолимо сжимается. На самом деле все по-прежнему. Просто он адски перегрузил ее – настолько, что для него самого в ней места толком-то не осталось. И здесь у него появляется четкое осознание простого факта, что вариантов дальнейшего развития событий всего два: либо как-то разгрузить Сферу, либо она просто разорвет его на части изнутри. То есть один вариант – из приемлемых. И человек начинает понемногу освобождать пространство, выбрасывая за пределы Сферы сперва незначительную мелочевку, а затем и куда более громоздкие конструкции, становясь при этом легче, чище, целостнее.
Мне как-то подумалось, что рай и ад существуют только для тех, кто в них верит. Для всех остальных существует особое пространство – небытие. Так вот, небытие и есть та самая Сфера, территория полного и всепоглощающего забвения. Твоего личного забвения, в том числе. Ведь нельзя омертветь наполовину – ты либо жив, либо мертв.
И пусть прошлое вонзает в тебя свои стальные когти, срывая лоскутами кожу, пусть вгрызается в сердце гигантским алмазным буром, пусть Сфера что есть мочи семафорит тебе, мол, давай, возвращайся – здесь тихо, спокойно и надежно…
Ты просто идешь вперед. Не вверх, не вниз, а по прямой. Расслабленно и уверенно. Совсем иного порядка вещи становятся для тебя действительно важными: то, чем ты живешь, то, как ты дышишь, то, кем ты себя ощущаешь.
И вот манящие, призывно пульсирующие огоньки Сферы растворяются в плотной, непроницаемой темноте.
Что дальше? Никто не знает. Но в любом случае ты сюда не вернешься.
Родина
Субъективное ощущение родины невозможно формализовать.
Невозможно объяснить, почему именно здесь, именно в этом месте твоя беспокойная, вечно рвущаяся куда-то душа вдруг смолкает, а сосуды заполняются теплой убаюкивающей безмятежностью.
Краски и звуки сразу теряют свою кричащую, агрессивную конкретность, становятся какими-то предельно аналоговыми, настоящими.
Ты не замечаешь, что ветхий допотопный диван, казавшийся таким огромным и удобным в детстве, на самом деле узок, скрипуч и горбат, не обращаешь внимания, что практически упираешься головой в еще недавно представлявшийся Эверестом потолок, а в некогда похожей на огромную поляну комнате в реальности едва ли разойдутся два взрослых человека. Пропорции здесь не играют решительно никакой роли, как и любые иные, имеющие значение лишь во внешнем мире факторы – все идеально синхронизировано с твоим мировосприятием, безупречно персонализировано.
Это – пространство твоего личного покоя и умиротворения. Это – твоя родина.
С каждой секундой скорость
Сначала выпадают отдельные дни, затем недели, годы.
В конце концов ты теряешь уверенность в том, что действительно прожил все это время, а не сжег его напрасно в топке безотчетного механического слалома.
Память заспамлена под завязку. Воспоминания раздражают – они отрывисты, эмоционально выхолощены, словно рекламные ролики. Факты, цифры, лица – ничего лишнего. И по сути – ничего.
Иногда, правда, откуда-то всплывают окрашенные сепией детские мемории, округлые и невесомые, как гелиевые воздушные шары…
Знаете, я бы многое отдал за возможность буквально на минуту задержать в сознании хотя бы одну из них. Не выходит.
А может, и не было никакого детства? Может, так было всегда?
Однако родина помнит все. Она бережно и надежно хранит артефакты твоего личного, экзистенциального, само-достаточного счастья – неожиданные и нелепые, на первый взгляд, предметы, однако именно в них спрятан код, активирующий те самые вожделенные детские воспоминания, в которых, если разобраться, и заключается большая часть смысла твоего существования.
…Прошло два с половиной года со дня смерти деда, а я, приезжая на родину, никак не могу свыкнуться с этим. Кажется, что он здесь. Нет, честно. Никакой метафизики, соплей и миндальничанья.
Я физически не могу привыкнуть к его отсутствию. Все его вещи здесь, на тех же местах, что и всегда.
Кажется, с минуты на минуту он приедет с работы, заботливо поставит «под навес» свою «веломашину», войдет в кухню и скомандует усталым, чуть поскрипывающим голосом: «Ну что, матушка, давай исть». Он всегда так смешно говорит: «исть» вместо «есть». А бабушка начнет греметь тертой алюминиевой посудой и звать всех к столу.
Я, как это сейчас делает мой сын, буду до последнего саботировать ужин, но ровно до тех пор, пока дед демонстративно не оближет свою персональную ложку с треугольным черенком и выгравированными на нем двумя косыми линиями и многозначительно не посмотрит на меня.
Но если и это не поможет, то фраза «Ща получишь этой ложкой в лоб», которая за всю историю осечек ни разу не давала, сработает и в этот раз. Затем бабушка начнет мыть посуду в большой эмалированной миске, а я полезу на подоконник – рассматривать единственную семейную реликвию – настоящую староверческую икону…
Для этого и существует родина.
Для памяти.
Здесь нет живых и нет мертвых.
Только свои.
Все вместе.
Раскол
Раньше я любил возвращаться в город.
Было время, когда не имело никакого значения, как долго ты отсутствовал и где все это время находился – некая непостижимая сила влекла тебя домой. Влекла настолько сильно, что тебе было плевать решительно на все дорожные знаки, разметку и предупредительные вспышки фар несущихся навстречу машин. Ты летел домой, и в то мгновение, когда надежно укрытая небосводом равнина с невозмутимо распластавшимся на ней твоим городом вдруг возникала перед тобой, сердце что есть силы подпрыгивало куда-то вверх и ты каждой клеткой своего усталого, затекшего тела ощущал его счастливую барабанную дробь.