Шрифт:
Пролог
– Катя-Катерина, маков цвет
Без тебя мне сказки в жизни нет
В омут головою, если не с тобою-ю-ю… – так как Ванька нацепил наушники, то музыки слышно не было, только его подвывания дурным голосом, в котором музыкальности не наблюдалось от слова совсем. К тому же у Ваньки явно были проблемы со слухом, и даже то, что он явно за кем-то подпевал, не делало его вопли более музыкальными.
Катя поморщилась, встала с колен и прогнулась в спине, чтобы хоть немного уменьшить боль, которая терзала ее в течение последнего часа. В гробнице было холодно, и не помогали согреться ни теплая кофта, ни обвязанная вокруг талии теплая шаль. Могильный холод, кажется, пробирал до самых внутренностей, и Кате начинало казаться, что еще немного и она замерзнет насмерть, в тот самый момент, когда этот холод достигнет сердца, и оно остановится, превратившись в осколок льда, и рядом не будет осколков, которые помогут спастись, если из них выложить слово «Вечность».
Девушка посмотрела вниз на керамическую табличку, которая постепенно появлялась под ее напором, и на ней уже начали просматриваться письмена. Катя вот уже несколько часов работала кистью, чтобы очистить надпись, не повредив, возможно, ценную находку. Долгая и кропотливая работа, которая, тем не менее, сделала одно доброе дело – научила терпению, которым, обладающая взрывным характером девушка похвастаться прежде не могла.
– Катюха, зацени, какую я древнюю песню надыбал, – Ванька навис над ее плечом, и Катя увидела, как его цепкий взгляд словно сканером прошелся по появившейся из-под земли табличке, наверное, самой большой находке на этом участке раскопок древнего Двиграда. И этот взгляд: жадный, оценивающий, сдобренный изрядной долей азарта, совсем не сочетался с тем раздолбайством, которое он так старательно демонстрировал окружающим.
– Древность – это вот здесь, а у тебя в наушниках… я даже не знаю, как это назвать, – Катя поежилась. Вместе с холодом в последнее время ее не покидало чувство, что за ними кто-то наблюдает, оценивает каждое их действие, каждое движение, даже эту пуховую шаль, оценивает их самих, словно препарируя, проникая в самую душу. Кто-то могущественный и равнодушно-холодный, безразличный к возне живых людей. Но, несмотря на его равнодушие, ему совсем не нравится, что люди пытаются раскопать останки чего-то древнего и малопостижимого для современного человека, пытаются проникнуть в тайны прошлого, которые, возможно, должны остаться там, в земле и ни в коем случае не извлечены на свет божий.
– Да ты только послушай. Катя-Катерина, эх, душа
До чего ж ты Катя хороша
Ягода-малина, Катя-Катерина… Классно же.
– О, Господи, лучше заткнись, – простонала Катя и снова присела на корточки, взяв в руки кисть, которой она так старательно очищала найденную табличку.
– Я-то заткнусь, но тебе же самой будет скучно, – и Иван отошел от нее к своему сектору, чтобы продолжить очищать фрагмент стены, на котором углядел нечто интересное. Он очищал этот участок уже три дня и вот, наконец, сегодня на ней начали проявляться символы, наполовину стертые, но некоторые вполне читаемые. – А я знал, что здесь что-то написано, – пробормотал он. – Возьми, Ваня, с полки пирожок за старание. Катюха, тебе софит очень нужен?
– Пока нет, можешь разворачивать, – задумчиво произнесла Катя, разглядывая проступившие на табличке знаки. – Ничего не могу разобрать, что это за язык? – Иван развернул штатный софит, направив световой пучок на свой объект, и в Катином секторе сразу же стало темнее.
А еще начали появляться какие-то тени, от которых по и так заледеневшей спине пробегал холодок. Чтобы хоть немного отвлечься от сковывающего по рукам и ногам липкого страха, который внезапно окатил ее с головой, Катя решила поговорить, так как звуки их голосов заставляли отступать животный, первобытный и, вроде бы ничем необоснованный ужас туда, к стенам, откуда и появлялись те жуткие тени, заставляющие ее съеживаться, словно она хотела стать в два раза меньше, чтобы они ее не заметили и пролетели мимо.
– Вань, а тебе не обидно, что нас взяли на эти раскопки не потому что мы реально умнее половины нашей группы, а только потому, что мы единственные из аспирантов владеем довольно уникальными древними языками и были готовы работать почти что за еду?
– Да плевать, – пропыхтел в ответ Ванька. – Зато вместе со знаниями уникальных языков, мы нароем кучу уникальной информации для диссера. Да и к Головину можно потихоньку подмазаться, чтобы он у нас бесплатным рецензентом стал. Потому что я не знаю, как ты, может быть, ты богатого спонсора нашла, а у меня лишних денег нет. Хорошо еще, что пока из общаги не гонят.
– Ну, ты-то может и нароешь информацию, а тема моей диссертации Сфорца, времен Сикста IV. И что я могу нарыть по ним здесь, я даже не представляю, так же как не представляю, кого нужно убить, чтобы меня пустили в архивы Ватикана, – фыркнула Екатерина.
– И где же ты так согрешила, что тебе подсунули такую тухлую тему? В итальянцах того времени можно шею свернуть и свихнуться, пытаясь разобраться, что к чему. Причем, вся инфа зависит только от того, какую именно партию поддерживал летописец. Ты подумай насчет спонсора, мало ли, может найдешь папика, который тебе пропуск в архивы Ватикана купит за красивые глазки, и убивать никого не придется. – Девушка окинула его злобным взглядом, который Ваня так и не увидел. – Да, и не впадай в уныние раньше времени, мы можем наткнуться на что угодно, где угодно, и выдать потом за грандиозную находку, – пробормотал Иван. – Черт, а ведь тут, похоже, как раз твоя тема, зацени, – Катя неуверенно покосилась на Ваньку, бывшего одногруппника, с которым вместе поступила в аспирантуру на исторический факультет родного университета. Он никогда не упускал шанса как-то ее поддеть во время их учебы, и теперь она тоже ожидала подвоха. – Да поднимай задницу, что ты расселась? – выглядел Ванька предельно серьезным. – Или я совсем головой ушибся, или здесь то ли итальянский изображен, в одном из своих ста пятидесяти диалектов, то ли какая-то слишком уж замудренная латынь.
– Да ладно, итальянский в Двиграде? – Катя встала и, посмеиваясь, подошла к очищенной стене этой, предположительно, гробницы. – Ни хрена себе, точно итальянский. – Едва виднеющаяся надпись была действительно сделана на итальянском. Она часто прерывалась и была неполной, но кое-что ей разобрать удалось. – Это даже не чистый итальянский, а какая-то дикая смесь латыни со словами тосканского диалекта, да еще и флорентийский поддиалект присутствует. – Катя проводила по буквам, складывающимся в слова, пальцем, затянутом в перчатку, и читала, сразу же переводя, оставляя в оригинале лишь те слова, которые сейчас без словарей не смогла перевести. – Быть вираго – позор для женщины… Повторится… Сквозь реку, века, нет-нет, время, точно, время. Анасирмос… повторить, веря в сказку… Уйти, не найдя счастья. – Она закончила и повернулась к Ивану. – Что это такое, что за бред?
– Если подбирать, то… – Иван задумался, затем сказал. – Ну не знаю, что-то вроде: «Если верить в сказку и сквозь время повторить анасирмос, что станет вигаро – позором для женщины, то можно уйти, так и не найдя счастья». Ну, как-то так. Лично я бы так перевел.
– Мне кажется, что ты ошибаешься, – Катя покачала головой. – Скорее тут о том, что, веря в сказки, и сквозь время повторяешь одни и те же ошибки, из раза в раз… и это всегда плохо заканчивается.
– Ну, можно и так сказать, – пожал плечами Иван. – А ты что нашла?
– Да не знаю, вроде старославянский, но не могу разобрать, – Катя протиснулась между стеной и практически навалившимся на нее Ванькой и опустилась на колени перед «своей» табличкой. – Разверни софит, а то ни черта не видно.
Иван кивнул, ловким, отработанным движением развернул софит, направив свет прямо на табличку. После чего сел рядом с Катей, голова к голове.
– Так, посмотрим, – он пробежался глазами по табличке. – Да это старославянский, причем южнославянское влияние, только почему-то без кендемов. Что за чертовщина? – он помотал головой. И снова принялся вглядываться в надпись.