Противоречия любви_
Шрифт:
Гер согласно кивнул на слова Ковало, затем вспомнил, что хотел спросить:
– Как, кстати, цыганка? Вроде там с ней были проблемы, еще перед моим отлетом на Канары.
– Никаких проблем больше нет. Ведет себя тихо. А как отдых на Канарах?
– В целом неплохо. Даже Лера особо не надоедала своими разговорами. Прям медовый месяц провели.
– Вы там были два дня. Или для тебя с ней два дня как месяц идут?
Гер улыбнулся, понимая, что Ковало прав. Месяц с Лерой он бы не выдержал, а вот два дня ничего так прошли. Затем Гер помрачнел и спросил:
– Что наш цыганский барон? Убрал своих людей с вокзала или всё упирается?
– Упирается…
– Меня достали его цыганские разводы. Готовь людей, вечером проведешь там зачистку. Тем, кого отловишь, – накостыляй хорошо, но без жертв. Пусть это будет нашим первым предупреждением.
– Хорошо. Сделаем. Может, кого пристрелить для острастки?
– Рано еще. Да и войны с ним я не хочу… Хлопотно всё это. Странно, что он даже ради дочки не идет на уступки.
– Говорит, не может он. Табор – его семья.
Ковало еще отпил виски из бокала.
– Ну, раз у него такая большая семья, что ж, это тоже неплохо. Тогда посильнее накостыляй тому, кого отловишь – пусть барон попереживает за семью.
– Ты сам-то когда к цыганке поедешь?
Почему-то Ковало не очень хотел, чтобы Гер ехал к ней. Вроде за эти дни жизнь вошла в нормальное русло. Ему сообщали, что девчонка тиха и послушна, и его это устраивало.
– Через пару дней. Давай с другими делами разберемся, а потом и отдых можно себе позволить.
Гер, отпив виски, продолжил:
– Я хочу под реконструкцию взять старую нефтеперерабатывающую базу на границе Московской и Тульской областей. Ее прежний владелец продает, и недорого.
– Это земли барона…
– Знаю, и даже более того – всё это время барон нормально с этой базы нефть качал в левую. Можно сказать, сидел на трубе. А теперь я хочу ему эту трубу перекрыть.
Ковало молча отпил виски, понимая, что миром их конфликт с бароном теперь уже не закончится. Полонский постепенно влезал на земли цыган. Начиная с малого – полностью взять на себя оборот наркотиков там, а теперь еще и нефтебаза. И дочка барона стала разменной монетой в большой игре…
***
Дни Дары потекли в мнимом спокойствии и ожидании. Ждать, пребывая в неизвестности – это тяжело. На стену ей повесили новый телевизор, и она была в душе благодарна за такой подарок. Иначе так вообще можно себя и с ума свести своими же мыслями. Она много думала о произошедшем. Никогда не вникая в дела отца – дела мужчин для женщины недоступны, – она лишь мельком слышала о проблемах, возникающих у него в последнее время. Сейчас Дара, прокручивая в уме обрывки подслушанных разговоров, вспомнила даже имя – Герман Полонский… Гер. Это имя она слышала и здесь, от охранников, когда они переговаривались между собой, пока она давилась кашей. Значит, этот Гер и есть тот самый мужчина, при взгляде на которого она поняла, что он главный. В ее памяти возник его образ. Лицо такое, что кажется – еще секунда, и конец тебе придет; такой не пощадит. А вот глаза медовые. Странно, что такое образное название цвета глаз возникло у нее в голове при воспоминании о нем. О таком цвете глаз в таборе говорили «глаза цвета меда». Хотя, когда он смотрел на нее, это скорее были глаза тигра, глядящего на свою жертву.
В последующие дни Дара стала замечать, что часто думает о Гере. Почему-то все ее мысли, несмотря ни на что, возвращались к нему. Вроде и видела она его пару минут, а помнила так ясно, до мельчайших деталей внешности. Она старалась переключить свои мысли на другое, но они возвращались к Полонскому. Наверное, он поразил ее тем, что она не видела в своей жизни таких мужчин, и конечно своей внешностью – так Дара оправдывала свои мысли о нем. Вот только воспоминания не проходили, и всё чаще глаза Гера всплывали перед внутренним взором.
***
Об избиении цыган Мирчи Чечар узнал рано утром, когда его разбудили крики и шум. Он, встав с постели, спустился на первый этаж своего коттеджа, чтобы узнать, что произошло. Цыгане при появлении барона замолчали. Когда Мирчи взмахнул рукой, давая разрешения говорить, старший из цыган рассказал, что поздно вечером крепкого телосложения парни отловили на вокзале подмосковного городка всех людей Мирчи. Кого избили сразу, а кого затолкали в машины и вывезли в ближайший лесок, и там били уже долго и основательно. В результате весь товар эти ребята забрали себе, а троих цыган пришлось отвезти в больницу, так как травмы у них оказались серьезные. Остальные цыгане сейчас дома, залечивают свои раны. Вот такие новости узнал барон, понимая, что это месть Полонского за его несговорчивость.
Посовещавшись еще в течение часа, цыгане вышли из кабинета барона. Мирчи устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Теперь он обдумывал, что ему делать дальше. Его мысли вернулись к любимой дочке. Дара, дитя любви, любимая дочь, которой он ни в чем никогда не отказывал, хотя и старался оставаться строгим родителем. Как же он сейчас жалел, что разрешил ей ездить на коне. Только вот он думал, что она вокруг их коттеджей по полю скачет, а оказалось – она в такую даль ездила. Потом его люди нашли место, откуда забрали Дару. Там, в пыли дороги, они нашли ее бусы, порванные и рассыпанные. И еще они увидели массу следов и отпечатавшиеся в дорожной пыли широкие протекторы машин. По всему этому можно было составить картину произошедшего. Хотя Мирчи все понял сразу, как только ему сообщили, что рыжий жеребец вернулся на конюшню без всадницы. Конечно, сначала он гнал нехорошие мысли и сам себя убеждал, что дочка просто упала с коня. Вот и отправил цыган на ее поиски, а они нашли то место, где всё это произошло.
Мирчи опустил голову на руки, понимая, что ничего не может сделать, чтобы спасти дочь. Он барон, и за ним его табор и все цыгане, которые есть на его земле. Они едины своими предками, тем, кем они являются. А он, их барон, не может ради спасения одной жизни предать всех, даже если это жизнь его ребенка. Да и Полонский похитил его дочь не с целью выкупа, денег или условий. Полонский хочет отыграться за то, что цыгане не готовы уйти со своей земли. Ведь Полонский считает, что эта земля его, и, наверное, даже не подозревает, что веками здесь всё принадлежало цыганам. Да ему вообще всё это безразлично. У него есть цель, и он к ней идет. Только во всем этом самое страшное то, что Дара для него – лишь способ отыграться за происходящее и заставить Мирчи сломаться. Герман ведь даже за ее возврат условий не выставляет.
Барону было страшно думать о том, что сделает Полонский с его дочерью. Только он понимал, что неспособен помешать этому, и от осознания такой действительности внутри всё выворачивалось наизнанку. Мирчи знал, что даже если он приползет к Полонскому на коленях, тот не вернет ему дочь. Гер вернет ее только после… Барон даже боялся озвучить в уме эту мысль, что значит «после». И это «после» означало приговор ему и Даре. То, что Мирчи потерял свою дочь, он уже знал, но как же хотелось верить в чудо. Чудо, которого не произойдет…