Противостояние (сборник)
Шрифт:
Около самого дома эта проклятая боль, доставшаяся ему в наследство от контузии, стала немыслимой. Он остановился и, прислонившись к стене, замер. Потом начал осторожно массировать виски. Какой-то паренек, проходивший мимо, спросил:
— Вам плохо?
— Немножко, — ответил Самсонов сквозь зубы.
— Тут в гастрономе воду продают.
— Спасибо, — сказал Самсонов и пошел в гастроном.
Он выпил стакан нарзана, и в голове у него зазвенело тонко-тонко, будто в тайге весной, когда много мошки. Самсонов очень любил это время в тайге. Он полюбил его с сорокового года, когда проектировал дорогу от Магадана к прииску Стремительному.
Когда он вошел в квартиру, Людмила Аркадьевна сидела посредине столовой в вечернем платье. Глаза у нее были красные и злые.
«Черт, ведь сегодня мы должны были идти в театр, — сразу же вспомнил Самсонов и похолодел. — Сейчас начнется…»
— Людочка, — сказал он тихо, — я совсем замотался, прости меня.
Людмила Аркадьевна молчала.
— Я готовился к завтрашнему совещанию у…
Она перебила его:
— У какой-нибудь очередной бабы?
— Как тебе не совестно!..
— Это ты мне говоришь о совести? Я целыми днями стою у плиты, мне опротивело все это!
— Пойди работать.
— Негодяй!
— Ну вот…
— Ты исковеркал всю мою жизнь, понимаешь? Я готовила тебе еду, гладила рубашки и воспитывала твоего сына! А ты шатался, где хотел! А мне уже сорок!
— Здесь же Ленька…
— Он взрослый мальчик, он все понимает!
Самсонов махнул рукой и начал снимать галстук. Потом он пошел в спальню.
— Как мартовский кот, — продолжала говорить Людмила Аркадьевна, — напакостил — и дал деру!
— Это мы так воспитываем сына?
— Ты еще издеваешься надо мной!
— Миронова и Менакер. Театр миниатюр.
Самсонов захлопнул дверь и лег на тахту. Людмила Аркадьевна распахнула рывком дверь, стала на пороге и сказала:
— Если ты сейчас же не прекратишь своих безобразий, я… я…
— Повесишься, — устало отозвался Самсонов, — знаю, слыхал.
— Мальчик, — крикнула Людмила Аркадьевна, — послушай, как глумятся над твоей матерью!
Ленька медленно вышел из самсоновского кабинета. Самсонов заметил, что лицо у парня белое, с синяками под глазами.
— Что с тобой?
— Это ты доводишь его до болезни! — крикнула Людмила Аркадьевна.
— Что с тобой? — повторил Самсонов, поморщившись.
— Ничего, — ответил Ленька, — просто я вас ненавижу…
И — ушел из дому.
Самсонов обернулся к Рослякову и сказал:
— В общем-то, ничего особенного позавчера не произошло.
— Ссоры дома никакой не было?
— А это, пожалуй, наше личное дело.
— Если бы не ограбление приходной кассы.
— Вы проводите связь между этими событиями?
— Я пока, Алексей Алексеевич, ничего не провожу. Я пока спрашиваю…
— Ну дальше? — попросил Лев Иванович.
— А дальше я хотел все рассказать отцу.
— Почему не рассказал?
— Да так…
— Это не ответ. Тебя спросят об этом в участке.
— Где?
— В милиции. Ты должен помочь им абсолютной правдой, понимаешь, Леонид? Абсолютной, если хочешь — геометрической правдой.
— Ну, в общем, им было не до меня.
— Кому?
— Отцу. Матери.
— Какая-нибудь семейная неурядица?
— Да.
— Пустяк. В семье могут быть трения, но тебя это никоим образом не касается.
— Если восемь лет одно и то же, — касается, Лев Иванович. Я и стихи от тоски писать начал.
— Это, Леонид, неправда. Стихи от тоски не пишутся. А если и пишутся, то выходят они наиотвратительнейшими.
— «Я помню чудное мгновенье…» не с радости написано.
— Верно. Оно — от грусти. Но тоска — нечто совершенно грусти противоположное. Тоской в прошлые годы институтки страдали. Но об этом после. Ты знаешь, куда надо ехать?
— Да.
— По-видимому, тебе хотелось бы, чтобы мы поехали вместе?
— Что вы, Лев Иванович…
— Ну, полно.
— Лев Иванович, можно мне вас попросить?
— Пожалуйста.
Ленька достал из кармана плоский «вальтер» и положил его на стол.
— Что это?
— Пистолет моего отца. Если я его привезу туда с собой, я подведу отца. Понимаете?
Лев Иванович пожевал бороду, откашлялся и спросил:
— Ты стрелял из него?
— Нет.
— Нельзя говорить половину правды, Леонид. Тогда лучше не говорить вовсе.
— Я же подведу человека.
— Ты уже его подвел. Поехали. Забери эту вещь в карман, я не смогу выполнить твоей просьбы, как мне это ни больно…
— Вы меня учили добру, Лев Иванович. А какое же будет добро, если я подведу отца — ни в чем не виноватого человека?
— Я не хочу сейчас казаться моралистом, Леонид. Только я очень верю: ты должен отнести им этот револьвер.
Ленька усмехнулся и сказал:
— Знаете, не надо вам ехать со мной.
— Отчего так?