Противостояние. Армагеддон

Кинг Стивен

Вверх по лестнице. Сталь слегка позванивала у него под ногами. Голоса остались далеко внизу, и никто не мог бросить камень так высоко. Машины на стоянке выглядели как сверкающие детские модельки. Наверху звучал только голос ветра, да еще далекий щебет птиц. Вокруг простирались поля и рощи — все было зеленым, за исключением голубоватого утреннего тумана. Поднимаясь по стальной спирали, он улыбался и чувствовал себя счастливым.

Когда он поднялся на плоскую и круглую крышу резервуара, ему показалось, что он добрался до самого неба, и если протянуть руку, то можно ногтями соскрести с небесного свода голубой мел. Он поставил канистру и положил набор инструментов. Теперь отсюда был виден Гэри, так как

из его труб не шел больше дым и воздух очистился. Чикаго был миражом в летней дымке, а далеко на севере виднелся слабый голубой отблеск, который мог оказаться озером Мичиган или плодом разыгравшейся фантазии.

Взяв набор инструментов, он подошел к насосному оборудованию и стал приводить его в рабочее состояние. У него было интуитивное понимание техники. Он обращался с ней примерно тем же способом, которым некоторые ученые идиоты умножали и делили в уме семизначные числа. В этом не было ничего глубокомысленного или познавательного — он просто позволял глазам блуждать тут и там в течение нескольких секунд, а потом его руки начали двигаться с быстрой и легкой уверенностью.

«Эй, Мусорный Бак, с чего ты решил сжечь церковь? Почему ты не спалил ШКОЛУ?»

В пятом классе он устроил пожар в гостиной пустого дома в соседнем городке Седли, и дом выгорел дотла. Его отчим шериф Грили был вынужден посадить его в арестантскую камеру, потому что после того, как его побила банда мальчишек, свою руку хотели приложить и взрослые («Что за черт, если бы не было дождя, мы лишились бы половины города из-за этого огненного жучка!»). Грили сказал Салли, что Дональду придется отправиться в Терр От и пройти обследование. Салли сказала, что уйдет от него, если он так поступит с ее единственным сыном, но Грили стоял на своем. Судья подписал ордер, и Мусорный Бак ненадолго уехал из Поутенвилля, года на два, а его мать развелась с шерифом, а спустя некоторое время в том же году его не переизбрали, и в конце концов Грили стал работать в Гэри на автоконвейере. Салли навещала Мусора каждую неделю и всегда при этом плакала.

Среди механизмов возвышалась широкая труба, диаметром более двух футов. Она предназначалась исключительно для отвода паров, но так как резервуар был до предела заполнен неочищенным бензином, через край перелилось немного горючей жидкости. Глаза у Мусорного Бака заблестели. Ему даже не понадобится принесенный с собой бензин. С воплем «Сбросить бомбы!» он швырнул канистру вниз.

Потом он опять повернулся к трубе и посмотрел на сверкающие лужицы вокруг. Из кармана он вынул коробок спичек. На коробке была реклама, сообщавшая, что вы можете изучить любой предмет в заочной школе Ля Салль в Чикаго. «Я стою на огромной бомбе», — подумал он. Дрожа от страха и возбуждения, он закрыл глаза.

Из Терр От он вышел, когда ему исполнилось тринадцать. Они не знали, вылечился он или нет, но сказали, что вылечился. Им понадобилась его палата, чтобы засадить туда на два года другого чокнутого мальчишку. Мусорный Бак отправился домой. Он сильно отстал в школе и, похоже, не мог наверстать упущенное. В Терр От его лечили шоковой терапией, и когда он вернулся в Поутенвилль, память у него почти совсем пропала.

Но во всяком случае в течение какого-то времени он больше не устраивал пожаров. Казалось бы, все стало как раньше. Убийца-шериф приделывал фары к «Доджам» в Гэри. Мать вернулась на работу в поутенвилльское кафе. Все было в порядке. За исключением нефтяной компании «Чири». Он часто думал о том, как будут гореть ее резервуары. Три отдельных взрыва, способных разодрать в клочья твои барабанные перепонки и изжарить глаза в глазницах? Три столба огня (отец, сын и святой убийца-шериф), которые будут пылать день и ночь в течение долгих месяцев? А может, они вообще не загорятся?

Он

это выяснит. Легкий летний ветерок задул две первые спички. Справа в луже бензина он увидел перебирающего лапками жука. Я как этот жук, — подумал он обиженно и удивился, что же это за мир такой, где Бог не только запихивает тебя в липкую гадость, как жука в лужу неочищенного бензина, но и оставляет тебя в живых, чтобы ты боролся за свою жизнь в течение долгих часов, а возможно, дней… или, в его случае, лет. Это был мир, заслуживший, чтобы его сожгли. Он стоял с опущенной головой и ждал, пока ветер утихнет, чтобы зажечь третью спичку.

Когда ему исполнилось шестнадцать, он, с разрешения матери, бросил школу («А что вы от них ждали? Они его искалечили там, в Терр От. Если б у меня были деньги, я бы подала на них в суд. Они называют это шоковой терапией. Проклятый электрический стул — вот как называю это я!») и стал работать на мойке машин «Скрубба-Дубба». И какое-то время все шло своим чередом. Люди громкими криками подзывали его с углов улиц или из останавливавшихся машин, интересуясь, что сказала миссис Симпл (уже четыре года, как в могиле), когда он сжег ее пенсионный чек, и намочил ли он постель после того, как сжег тот дом в Седли. Голоса постепенно стали призрачными, но камни, вылетавшие из темных аллей и из-за углов улиц, оставались реальными. Однажды кто-то запустил в него полупустой банкой пива из проезжавшей машины. Банка попала ему в лоб, и он упал на колени.

Такова была его жизнь: голоса, время от времени пролетавшие камни, «Скрубба-Дубба». А во время обеденного перерыва он обычно сидел на том же самом месте, что и сегодня, ел сэндвич и наблюдал за нефтяными резервуарами «Чири», размышляя, как же это все-таки произойдет.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не оказался в вестибюле Методистской церкви с пятигаллонной канистрой бензина, разливая его повсюду, а в особенности на груду старых сборников церковных гимнов в углу — и тогда он остановился и подумал:

«Это плохо, и, наверное, не просто плохо, а еще и ГЛУПО, они поймут, кто это сделал, они поймут, кто это сделал, даже если это сделал бы кто-нибудь другой». Так он думал, вдыхая запах бензина, и голоса трепыхались и кружились в его голове, словно летучие мыши в башне с привидениями. Потом медленная улыбка появилась на его лице, и он перевернул канистру и побежал с ней в центральный неф, повсюду разливая бензин. Он пробежал весь путь от вестибюля к алтарю, словно жених, опоздавший на свою собственную свадьбу и настолько нетерпеливый, что начал уже разбрызгивать горячую жидкость, которую стоило бы сохранить для первой брачной ночи.

На следующий день его отправили в Исправительный центр для мальчиков в Северной Индиане. Уезжая, он заметил черные тлеющие развалины Методистской церкви. И Карли Йейтс проорал ему вслед свою эпитафию:

«Эй, Мусорный Бак, с чего ты решил сжечь церковь? Почему ты не спалил ШКОЛУ?»

В семнадцать лет его отправили в тюрьму для несовершеннолетних, а в восемнадцать он попал в тюрьму штата. Сколько он там пробыл? Кто знает? Во всяком случае, не Мусорный Бак, это уж точно. Никому в тюрьме не было дела до спаленной им Методистской церкви. Там были люди, совершившие куда более серьезные преступления. Убийство. Изнасилование. Пролом черепа старой библиотекарши. Кое-кто из сокамерников хотел кое-что сделать с ним, а кое-кто — чтобы он с ними кое-что сделал. Он не возражал. Один мужчина с лысой головой сказал, что любит его: «Я люблю тебя, Дональд!» — и это во всяком случае было лучше, чем увертываться от камней. Иногда он думал, что хорошо бы остаться здесь навсегда. Но иногда ночью ему снилась нефтяная компания «Чири», и во сне это всегда был один оглушительный взрыв, за которым следовали два других.