Противостояние. Том I
Шрифт:
Позволь мне рассказать тебе все, дорогой дневник, пусть это и сомнительное удовольствие. Мне противно даже думать об этом.
Ближе к сумеркам Глен и Стью поехали в город (на этот раз в Джирард, штат Огайо), чтобы раздобыть что-нибудь из еды, лучше всего концентраты и сублимированные продукты. Их легко везти, а некоторые концентраты даже вкусные, но, на мой взгляд, у всех сублимированных продуктов есть какой-то привкус – высушенного индюшачьего дерьма. И, кстати, откуда ты знаешь, какой у него вкус? Не важно, дневник, кое о чем говорить не положено, ха-ха.
Они спросили меня и Гарольда, хотим ли мы поехать с ними, но я ответила, что на сегодня наездилась на мотоцикле и, если они не возражают, останусь. Гарольд тоже отказался, под тем предлогом, что наберет воды и вскипятит ее на костре. Вероятно, уже вынашивал свои планы. Не хочу выставлять его заговорщиком, но факты налицо.
[Примечание: нам всем до чертиков обрыдла кипяченая вода, которая совершенно безвкусна и НАПРОЧЬ ЛИШЕНА кислорода, но Марк и Глен говорят, что заводы и т. п. не работают слишком мало времени, чтобы реки и ручьи успели очиститься, особенно на промышленном северо-востоке и в тех краях, что называют Поясом ржавчины [140] , поэтому из соображений безопасности воду мы кипятим. Мы надеемся рано или поздно найти большой склад бутилированной воды, точнее, нам давно уже следовало его найти – так говорит Гарольд, – но чуть ли не вся бутилированная вода таинственным образом исчезла. По мнению Стью, многие люди решили, что причина болезни – водопроводная вода, и в последние дни перед смертью перешли на бутилированную.]
140
В Пояс ржавчины(Rust Belt) входят штаты Пенсильвания, Огайо, Индиана и Мичиган. Название появилось в 1970-х гг., когда в этих индустриальных штатах закрылось много заводов и фабрик, от которых остались только ржавые ворота.
Марк с Перион куда-то ушли, возможно, на поиски диких ягод, которые разнообразят нашу диету, возможно, чтобы заняться кое-чем еще – они это не афишируют, и спасибо им большое, – так что я собрала хворост и разожгла костер для котелка с водой Гарольда… и он его принес, но не слишком быстро (очевидно, задержался у реки, чтобы помыться самому и вымыть волосы). Он повесил котелок над огнем на как-это-там-называется. Потом подходит ко мне и садится рядом.
Мы сидели на бревне, говорили о всякой всячине, а потом неожиданно он обнял меня и попытался поцеловать. Я говорю: попытался, а на самом деле ему это удалось, во всяком случае, поначалу, так он меня удивил. Но я отпрянула от него – теперь я понимаю, что выглядело все это комично, хотя боль еще чувствуется, – и свалилась с бревна. Порвала блузку на спине и содрала кожу. Закричала. К разговору о том, что история повторяется: очень уж похоже на ситуацию с Джессом на волноломе, когда я прикусила язык… так похоже, что даже нервирует.
Через секунду Гарольд, красный до кончиков чистых волос, уже стоит на колене рядом со мной и спрашивает, в порядке ли я. Гарольд иногда пытается быть таким холодным, таким искушенным – мне он вечно кажется пресытившимся молодым писателем, ищущим особое «Грустное кафе» на Западном берегу, где он сможет коротать дни, беседуя о Жан-Поле Сартре и потягивая дешевое вино, – но под этой личиной скрывается хорошо замаскированный подросток с целым букетом незрелых фантазий. Мне это кажется весьма правдоподобным. И фантазии эти по большей части из субботних дневных фильмов: Тайрон Пауэр из «Капитана из Кастильи», Хамфри Богарт из «Темной полосы», Стив Маккуин из «Буллита». В периоды крайнего напряжения эта его сторона вылезает наружу, возможно, потому, что он подавлял ее, будучи ребенком, не знаю. В любом случае, когда он уподобляется Боги, то напоминает лишь парня, игравшего Боги в фильме Вуди Аллена «Сыграй это снова, Сэм».
Поэтому когда Гарольд опустился рядом со мной на одно колено и спросил: «Ты в порядке, крошка?» – я захихикала. История повторялась! Но хихиканье вызвала не только абсурдность ситуации, вы понимаете. Если бы этим все и ограничивалось, я бы сдержалась. К истерике привело многое другое. И кошмарные сны, и тревога о ребенке, и неопределенность в отношениях со Стью, и каждодневная езда на мотоцикле, и затекшие мышцы, и боль в спине, и утрата родителей, и все перемены… короче, хихиканье переросло в истерический смех, который я просто не смогла остановить.
«Что тут такого забавного?» – спросил Гарольд, поднимаясь. Думаю, эти слова он произнес праведным голосом, да только к тому моменту я уже забыла о Гарольде и перед моим мысленным взором возник карикатурный образ Дональда Дака. Дональд Дак вразвалочку шел по развалинам западной цивилизации и сердито крякал: «Что тут такого забавного, а? Что тут такого забавного, а? Что тут, твою мать, такого забавного?» Я закрыла лицо руками и смеялась, и рыдала, и снова смеялась, пока Гарольд не подумал, что у меня совсем съехала крыша.
Через какое-то время мне удалось взять себя в руки. Я вытерла слезы и хотела попросить Гарольда взглянуть на мою спину и посмотреть, сильно ли я поцарапалась. Но не сделала этого, потому что испугалась: а вдруг он воспримет это как разрешение на СВОБОДУ ДЕЙСТВИЙ? Жизнь, свобода и погоня за Фрэнни, о-хо-хо, вот это как раз и не смешно.
«Фрэн, – говорит Гарольд, – мне так трудно это сказать».
«Тогда, может, лучше не говорить?» – предлагаю я.
«Я должен, – отвечает он, и я начинаю осознавать, что ответ «нет» его не устроит, если только я не прокричу это слово во всю мощь легких. – Фрэнни, – говорит он, – я тебя люблю».
Наверное, я и сама давно это знала. Было бы куда проще, если бы он хотел только спать со мной. Любовь более опасна, чем секс, и я оказалась в сложном положении. Как мне сказать «нет» Гарольду? Наверное, есть только один способ, независимо от того, кому ты это говоришь.
«Я не люблю тебя, Гарольд» – вот что я ответила.
Его перекосило.
«Это он, да? – Лицо Гарольда превратилось в отвратительную гримасу. – Это Стью Редман, да?»
«Не знаю», – ответила я. Я могу вспылить, и мне не всегда удается держать себя в руках – думаю, это у меня от матери. Но я боролась изо всех сил, чтобы моя вспыльчивость не выплеснулась на Гарольда. Правда, чувствовала, что уже на пределе.
«Я знаю! – Его голос стал пронзительным, наполненным жалостью к себе. – Я знаю, все так. С того дня, как мы его встретили, я уже тогда это знал. Я не хотел, чтобы он ехал с нами, потому что знал. И он говорил…»
«Что он говорил?»
«Что не хочет тебя! Что ты можешь быть моей!»
«Все равно что отдал тебе новую пару туфель, так, Гарольд?»
Он не ответил, возможно, осознав, что зашел слишком далеко. С некоторым усилием я вспомнила тот день в Фабиане. Гарольд сразу же отреагировал на Стью, как собака реагирует на новую собаку, незнакомую собаку, пришедшую во двор первой собаки. В его владения. Я буквально видела, как волоски поднимаются дыбом на загривке Гарольда. Я понимала, чем обусловлены слова, сказанные тогда Стью: он произнес их, чтобы вернуть нас из разряда собак в разряд людей. В этом же все дело, так? Эта чудовищная борьба, в которой мы участвуем. Если нет, то какого черта мы пытаемся сохранить приличия?
«Я никому не принадлежу, Гарольд».
Он что-то пробурчал.
«Что?»
«Я сказал, что тебе, возможно, придется переменить свое мнение».
С моего языка едва не сорвался резкий ответ, но я сдержалась. Гарольд смотрел куда-то далеко-далеко с отсутствующим видом.
«Я уже видел такого парня. Можешь мне поверить, Фрэнни. Он – квортербек школьной команды, но в классе плюется шариками из бумаги и показывает другим средний палец, потому что знает: учитель обязательно натянет ему троечку, чтобы он мог продолжать играть. Он встречается с самой красивой девушкой из группы поддерж ки, и она думает, что он – сам Иисус Христос. Это он пердит на уроке английского языка и литературы, когда учитель просит тебя прочитать сочинение, потому что оно лучшее в классе. Да, я знаю таких сволочей, как он. Удачи тебе, Фрэн».