Противостояние. Том I
Шрифт:
– Уведите их отсюда, – распорядился Доргэн. – Разные камеры, разные крылья.
– Я не думаю, что вы сможете жить с вашим выбором, молодой человек, – добавил Глен. – В вас слишком мало от нациста.
На этот раз Доргэн сам толкнул Глена.
Ларри отделили от Глена и Ральфа и повели по пустому коридору с табличками на стенах: «НЕ ПЛЕВАТЬ», «К ДУШУ И ДЕЗИНФЕКЦИИ». Одну он выделил особо: «ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ГОСТЬ».
– Я бы не возражал против душа, – сказал он.
– Возможно, – ответил Доргэн. – Мы посмотрим.
– Посмотрим на что?
– Как ты будешь нам помогать.
Доргэн открыл дверь в камеру в конце коридора и завел туда Ларри.
– Как насчет браслетов? – Ларри протянул руки.
– Конечно. – Доргэн расстегнул наручники и забрал. – Лучше?
– Гораздо.
– Все еще хочешь принять душ?
– Само собой. – Если на то пошло, Ларри не хотел оставаться в одиночестве, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Если б он остался один, начал бы нарастать страх.
Доргэн достал маленький блокнот.
– Сколько у вас людей? В Зоне?
– Шесть тысяч, – ответил Ларри. – По четвергам мы играем в бинго, и победитель получает двадцатифунтовую индейку.
– Ты хочешь помыться в душе или нет?
– Хочу. – Но он уже понимал, что без душа придется обойтись.
– Сколько там человек?
– Двадцать пять тысяч, но четыре тысячи моложе двенадцати и в автокинотеатрах смотрят фильмы бесплатно. С точки зрения экономики – полная жопа.
Доргэн захлопнул блокнот и посмотрел на него.
– Я не могу, чел, – объяснил ему Ларри. – Поставь себя на мое место.
Доргэн покачал головой:
– Не могу этого сделать, потому что я не псих. Почему вы здесь? Какой вам от этого прок? Он собирается убить вас, если не завтра, то днем позже. Вы станете куском собачьего дерьма. И если он захочет, чтобы вы заговорили, так и будет. Если он захочет, чтобы вы одновременно выбивали чечетку и дрочили, вы и это сделаете. Вы просто рехнулись!..
– Нам велела идти сюда старая женщина, матушка Абагейл. Вероятно, она тебе снилась.
Доргэн покачал головой, но на Ларри больше не смотрел.
– Я не знаю, о чем ты говоришь.
– Тогда давай поставим на этом точку.
– Ты точно не хочешь поговорить со мной? Принять душ?
Ларри рассмеялся:
– Меня так дешево не купишь. Отправьте своего шпиона на нашу сторону. Если сможете найти хоть одного, у кого душа не уйдет в пятки при одном лишь упоминании матушки Абагейл.
– Как скажешь. – Доргэн вышел из камеры и зашагал по коридору под лампами, прикрытыми металлической сеткой. Миновал сдвижную решетчатую дверь в конце коридора, закрыл ее. Послышался глухой стук.
Ларри огляделся. Как и Ральф, он пару раз попадал в тюрьму – за пребывание на публике в пьяном виде и за владение унцией марихуаны. Бурная юность.
– Это вам не «Ритц», – пробормотал он.
Матрас на койке выглядел заплесневелым, и Ларри задался – его чуть передернуло – вопросом: а не умер ли кто на нем в июне или в начале июля?.. Туалет работал, но когда он спустил воду, полилась ржавая струйка – надежное свидетельство того, что унитазом давно не пользовались. Кто-то оставил в камере вестерн в бумажной обложке. Ларри взял книгу, потом положил. Сел на койку. Вслушался в тишину. Он терпеть не мог пребывать в одиночестве… но, так уж вышло, всегда пребывал… пока не попал в Свободную зону. И теперь одиночество оказалось не столь ужасным, как он опасался. Конечно, ему не нравилось, но он мог это пережить.
Он собирается убить вас, если не завтра, то днем позже. Вы станете куском собачьего дерьма.
Только Ларри в это не верил. Их не могли просто убить.
– Я не убоюсь зла, – сообщил он мертвой тишине тюремного блока, и ему понравилось, как это звучит. Он повторил фразу.
Лег, и тут в голову ему пришла мысль, что он практически вернулся на западное побережье. Только путешествие получилось более долгим и более странным, чем кто-либо мог себе представить. И оно еще не закончилось.
– Я не убоюсь зла, – вновь произнес Ларри. Он заснул со спокойным лицом, и его не мучили кошмары.
На следующий день в десять утра, через двадцать четыре часа после того как они увидели вдалеке блокпост, Рэндалл Флэгг и Ллойд Хенрид пришли повидаться с Гленом Бейтманом.
Тот сидел на полу своей камеры, скрестив ноги. Он нашел под койкой кусок древесного угля и только что закончил писать послание среди рисунков мужских и женских гениталий, имен и фамилий, телефонных номеров и коротких скабрезных стишков: Я не гончар и не гончарный круг, а гончарная глина; но разве достоинства готовой формы зависят от внутренних свойств глины в меньшей степени, чем от гончарного круга и умения мастера? Глен восхищался этой пословицей – или афоризмом? – когда температура в тюремном блоке вдруг упала градусов на десять. Дверь в конце коридора с грохотом откатилась. Во рту у Глена внезапно пересохло, уголь выпал из его пальцев.
Каблуки сапог застучали по полу, приближаясь. Звуки других шагов – жалкие и тихие – торопились за первыми, пытаясь не отстать.
Это же он. Сейчас я увижу его лицо.
Артритные боли резко усилились. До невыносимости. Кости вдруг стали полыми, их словно наполнили толченым стеклом. Однако когда шаги остановились у его камеры, Глен повернулся с заинтересованной, выжидательной улыбкой.
– Что ж, вот вы какой. И вовсе не такое страшилище, как мы думали.
С другой стороны решетки стояли двое мужчин, Флэгг – справа. В синих джинсах и белой шелковой рубашке, которая мягко поблескивала в тусклом свете потолочных ламп. Он улыбался Глену. Второй мужчина, ростом поменьше, расположившийся чуть позади Флэгга, не улыбался вовсе. Со скошенным подбородком и глазами, слишком большими для такого лица. Кожа его определенно не ладила с климатом пустыни. Обгорала, лупилась, обгорала вновь. На шее у него висел черный камень с красной щелью, выглядевший каким-то сальным, смолистым.
– Хочу представить вам моего помощника. – Флэгг хохотнул. – Ллойд Хенрид, познакомься с Гленом Бейтманом, социологом, членом комитета Свободной зоны, а теперь, после смерти Ника Эндроса, единственным оставшимся членом мозгового центра Свободной зоны.
– Приятнопознакомиться, – пробурчал Ллойд.
– Как ваш артрит, Глен? – спросил Флэгг. В голосе слышалось сочувствие, но глаза блестели весельем и тайным знанием.
Глен быстро разжал и сжал кулаки, улыбаясь Флэггу. Никто никогда не узнал, какой ценой давалась ему эта доброжелательная улыбка.