Противостояние
Шрифт:
Обида девушку глодала, и никак Лена с ней справиться не могла. Как видела Бангу, так колотить начинало. А тот мерил ее чуть не презрительным взглядом и хоть бы раз улыбнулся, пусть не как дочери — как человеку.
Она уже не ждала от него признания, поняла — не будет его. Но справиться с собой не могла, ведь он единственный близкий, все, что у нее осталось. И все следила за ним взглядом и понимала, загрызут они друг друга от безысходности, в угаре обид и непонимания. Уходить надо на фронт, пусть и не выздоровела еще. Там все ясно и понятно — здесь свои, там враги, бери оружие и бей. А в госпитале она терялась. И плавили ее сантименты, чувства, то не выплаканное и не высказанное, что не каждому и откроешь. А отцу не нужно. Вообще она ему не нужна. Нет ее, хоть и есть.
Он почти перестал к ней заходить, зато через Симу передал коробочку со звездой и наградной документ, как посылку отправил. Это было что пощечина — такую награду, как записку передать!
Видимо даже уважения она не заслужила.
Лена заставляла себя вставать, ходить, есть, послушно принимала процедуры, перевязки. Она настроилась на одно, что понятно и важно — на войну с фашистами, на отъезд на фронт. Войска громили немцев и все бурно радовались вокруг, уверенные, что очень скоро, ни сегодня-завтра наступит конец войне.
В апреле раны почти затянулись и, чувствовала Лена себя не то что отлично, но для фронта очень даже хорошо. Во всяком случае, достаточно окрепшей, чтобы держать в руках оружие и бить гадов, гнать их с родной земли. И быстрей бы — и она у дела и доктору печали нет. Все на свои места встанет. Ну, был отец, есть, но далеко и вроде бы неправда, вроде и не встречались.
Так и ей и ему лучше будет.
В середине апреля, она зашла к нему в кабинет без стука. Села за стол напротив и хмуро уставилась.
Ян вздохнул: ему было тяжело с Саниной. Что-то ело и ело его изнутри только от мысли, что она есть. И все время ждал, что она еще выкинет, чем душу разбередит.
— Я вас слушаю, — сказал сухо, решив не отвечать грубостью на ее наглость.
— Я здорова. Пора на фронт, — не менее сухо заявила она.
Ян оторвал взгляд от бумаг нас столе и удивленно уставился на девушку: она явно не в себе.
— Об этом не может быть речи, — отрезал.
— Вы не имеете права держать здорового человека на госпитальной койке.
Мужчина хмуро уставился на нее: что еще скажешь?
Лена опустила голову — неуютно ей было под его не то что винящим, но давящим взглядом. Он словно изучал ее и все понять не мог, к какому виду эта бактерия относится.
А она дочь ему! Не бактерия…
— Мне пора на фронт, — сказала твердо, но в глаза не смотрела, край стола изучала.
Больно было — вот он, отец, рядом. Родной!… А все равно чужой. Чужие они и это не понять, ни принять, как не старайся. И все ждала, что что-то изменится, он хоть скажет, просто, спокойно «дочь». Пусть, как чужой, но скажет!
Наивная надежда. От нее тоже нужно убежать. На фронте не до глупостей будет, переживать некогда.
— Вам пора на процедуры.
Лена зубы сжала от его звука голоса — всегда ровный и спокойный. Бангу вообще что-нибудь когда-нибудь волнует, тревожит, третирует? Он бывает в ярости? Умеет кричать, переживать?
— Ты всегда такой замороженный? — посмотрела ему в глаза.
— Вы слышали о субординации, лейтенант?
— А ты о родстве?
И как с ней разговаривать?
Ян откинулся на спинку стула, внимательно изучая девушку.
Почему он не может послать ее к чертям, как других, которые вот так же заваливают бывает в его кабинет и что-то требуют, тыкают? Почему когда он смотрит на нее, у него с сердцем черти что творится и на душе словно ураган: боль, страх — сумятица.
И почему сейчас, когда она пришла в себя, поправиляется, округлилась, стала слишком сильно напоминать ему Марту?
Невыносимо!
Ян хлопнул по столу ладонью: ладно, хватит.
— Расставим точки: что тебе нужно?
— Чтобы отправил меня на фронт.
— Это невозможно. Во-первых, раны еще плохо затянулись, во-вторых, ты заработала инвалидность и тебе светит только тыл. Война для тебя закончилась.
У Лены мурашки по спине пробежались, лицо каменным стало, а взгляд на мужчину и в нем такая ненависть, что Яну душно стало, неуютно.
Дернул ворот кителя, прочистил горло:
— Ты инвалид.
Вот даже как? — у девушки зубы чуть от злости не раскрошились, так их стиснула.
— Это ты инвалид, — процедила.
Ну, все, проявил лояльность — получи.
Ян начал злиться.
— Вы знаете, что бывает за оскорбление вышестоящих офицеров?
— Штрафбат, — выплюнула. И Банга понял ее замысел — хоть так, но на фронт.
И что ответишь?
— А ты, полковник, знаешь, что бывает с теми, кто превышает свои полномочия в корыстных целях?
— Это ты к чему?
— К тому, что ты решил обеспечить своей дочери путевку в тыл.
— Ты мне не дочь, — отрезал, белея от ярости. Соплячка! Шантажировать решила!
Лена прищурилась неприязненно, даже чуть презрительно, в упор глядя на доктора:
— Это ты так думаешь. А если я докажу, что ты мой отец. Другим докажу, тебе-то это не нужно. Подумаешь, мало ли девчонок бегает?
— Не сметь! — не сдержался мужчина.
Лена во все глаза уставилась на него: ого, а отец, оказывается, может выходить из себя, злиться, как любой нормальный человек.
— Слушай, ты, маленькая дрянь… — прошипел и смолк, наткнувшись на взгляд темно-синих глаз. Увидел шрамы над бровью, на скуле, от виска к брови, опустил взгляд, наткнулся на похожий на светло-лиловую кляксу шрам на руке и дернул ворот кителя.