Противостояние
Шрифт:
— Ох, бабы. Ну, до чего народ нервный. А чего вы, товарищ майор, правда? Дура, конечно, но симпатичная. Вы бы с ней ласково, она бы с вами, срослось бы, глядишь. На войне оно не лишнее…
И осекся, встретив взгляд Николая, крякнул и чайник выставил:
— Вскипел, — заверил.
Он жил на войне, он жил войной и был ее частью, как солдаты слева и справа, как те, кто засел на той стороне, кого предстоит гнать с родной земли. И все равно, каждый раз перед наступлением Николай нервничал. Миг, в котором умещались все страхи и опасения, тревоги и переживания, заканчивался с первым криком «ура». Дальше не было ничего, кроме цели — взять рубеж, убить врага; кроме ярости, которая питала тело и несла к цели.
Первый залп, первое "Ура!!!" и бег к вражеским окопам, как на ту сторону реки, на тот берег, который станет твоим только, когда ты на него вступишь. И не мыслей, ни сомнений — вперед по своей земле и дать сволочам, как под Сталинградом, чтоб в пух и прах их!
Батальон шел в атаку, но был встречен ожесточенным огнем и залег почти у цели, в каких-то ста метрах от немцев. Зенитки ухали, вскрывая траншеи фашистов, но с той стороны вели ответный огонь батареи противника, работали доты. А отойти нельзя, никак нельзя.
— Ну, вперед же, родные! — шептал Санин, глядя на бойцов в бинокль. И вот поднялся Синицин:
— За Родину!! За Ста…
И лег.
Николай выматерился, скинул фуражку в руки Миши и, прихватив автомат, перебежками ринулся к цепи залегших бойцов. Пули свистели, но он видел только одно — высотку, которую нужно взять — все остальное не имело значения.
— Вперед!! — заорал, достигнув первого солдата. Выпрямился и бегом к окопам противника. — За Родину!!
Бойцы поднялись, грянув «ура», рванули за ним.
По плечу майора чиркнуло, ожгло пулей, но и это он не заметил — он уже видел первого фрица, засевшего в окопе. Прыгнул на верзилу в каске, выбивая зубы с разворота прикладом автомата. Выстрелы, грохот разрывов. Батальон как стая чертей прыгала на врага и рвала его. Крики, мат, тарахтенье очередей, выстрелы.
Санин уже ничего не соображал, как всегда бывает, входя в раж. Он бил не щадя, выкладывался, отдавая с каждой пулей, с каждым ударом дань погибшим и давая фору живым.
Что-то ударило по голове, останавливая его. Он рухнул лицом в землю, на минуту потеряв ориентиры. Сел и замотал головой, чувствуя звон в ушах.
— Товарищ капитан! Ранило вас! — орал ему в лицо Мишка.
— Ты здесь как?! — рявкнул, рванув парня за ремень на себя. Во время — буквально в двух метрах от того места, где он стоял, разорвался снаряд. Грохнуло так, что показалось, голова взорвалась.
Санин стряхнул землю с волос, отпихнув ординарца: жив и славно, остальное потом. И вперед, на доты.
Минут тридцать и все было кончено. Они взяли высотку и погнали немцев за деревню.
Закончился еще один рядовой бой, миг войны, унесший лейтенанта Синицина и еще около сорока душ.
— Огромные потери, огромные, — докладывал в штаб, отпихиваясь от Светланы, что пыталась его перевязать. — В личном и офицерском составе. Да!
— Будет пополнение. Закрепляйтесь на новых рубежах, майор.
— Есть!
Санин отдал трубку Осиповой и качнулся. Поплыло на минуту перед глазами.
— Коленька, Коля, — завыла Мила, оттащила вместе со Светой мужчину к бревенчатой стене. — В госпиталь надо!
— Сейчас отправим, — перетянула ему руку сестра.
— Нет! — отрезал поднимаясь. Тряхнул волосами. — Пройдет.
В санбат он больше не попадет. Точка. До конца войны каких-то пара месяцев осталась, а он их на койке проведет? Ничего подобного!
Прибежал Грызов:
— Ну, чего?!
— Закрепляемся! Передай ротным — окапываемся, укрепляемся.
— У меня от ротных хрен с маслом остался! Голушко — в госпиталь! Синицин убит!…
— Сейчас рожу!! — рыкнул Коля.
— Ай, — отмахнулся, отпрянув капитан и бегом.
Санин рожу оттер, встал, сплевывая землю, кровь, что из разбитого в пылу драки носа в рот попала. Дошел до бочки, стряхивая увивающуюся Милу, голову в воду сунул и лицо вытер. Прояснилось. Теперь можно дальше воевать.
Часть Николая шла в атаку, а Лена таранила полковника Бангу:
— Сегодня комиссия.
— Выйдите, лейтенант…
— На фронт!
— Я сказал, вон! — рявкнул, не сдержавшись.
— Хорошо, — разозлилась. — Тогда я приду на комиссию и объявлю всем, почему вы меня держите в госпитале, хотите комиссовать!
— Это блеф!
— Посмотрим?
Ян махнул рукой: уйди от греха. Достала!
— Хорошо. Я пойду сейчас к Булыгину, пойду к подполковнику Кравцову! А не отпустите — сбегу! Пешком пойду, понятно?!!
Ян смотрел на нее и понимал одно — сил с ее упрямством справиться у него не хватит.
— Погибнуть хочешь, да? — кивнул. И задумался: а имеет ли он право решать за нее как ей жить и умирать? Что он знает? Как он сам смог бы жить, пройдя, что прошла она?
Возможно, он тоже выбрал бы смерть, а с ней покой, которого при жизни у нее уже не будет. Она калека не только физически, но и психически, а это уже не исправить.
Врач выдвинул ящик, достал документы, расписался и кинул Лене.
Та глянула на них, подняла с пола — не гордая, и молча вышла.
Вот и все. Теперь собраться и на пересылку. А там куда пошлют, без разницы.
— Лена, машина пришла, — заглянула в палату Сима.
Вот и все. Все, — забилось сердце как у кролика попавшего в силки. Взгляд упал на альбом и сумку. Кто его сохранит? Нельзя чтобы память о людях живших канула, чтобы жизнь ими как бы прожита не была, была забыта.
Взяла и пошла к Банге. Пусть он не признает ее дочерью, но кому она еще может отдать частицу четырех жизней: ее, Надину, Игоря… и мамину, той женщины, которой она никогда не увидела и не узнала.