Противостояние
Шрифт:
Искалеченные души остаются искалеченными, их нельзя «починить». Должны вместо них родиться души другие, пусть унаследовавшие некоторые недуги своих родителей, но никем не разорванные. А у них родятся еще души, почти или совсем здоровые. И все это требует времени.
Не дождаться Сергею Юрскому.
Поэтому-то он и пришел в большое одиночество.
И я с ним.
Родион Щедрин
16 декабря 2012 года
В.
Р. ЩЕДРИН: Добрый вечер.
В. ПОЗНЕР: Очень приятно, когда можно назвать человека просто по имени и отчеству или имени и фамилии и не перечислять, чем он занимается, какие у него регалии и так далее. Это значит, что человек состоялся. Вы давно-давно состоялись, но все равно это очень приятно.
Давайте я начну с некоторых вопросов, которые относятся к вашему давнему-давнему прошлому. Вопрос такой. Когда, кем и как было обнаружено, что у Родиона Щедрина есть музыкальный дар?
Р. ЩЕДРИН: Я вытащил очень счастливый билет в своей судьбе, потому что в конце 1944 года, когда еще шла война, меня отдали в Московское хоровое училище. Этому предшествовало и военное время, и потом болезненная довольно эвакуация. И уже мой отец послал документы в Нахимовское училище в Ленинград, потому что у меня были проблемы, скажем так, по поведению.
В. ПОЗНЕР: Вы не были пай-мальчиком, да?
Р. ЩЕДРИН: Нет, совсем. И поскольку отец был профессиональный музыкант, он, конечно, хотел, чтобы я занимался музыкой, и поэтому он меня и показал тогдашнему руководителю Александру Васильевичу Свешникову. А там был интернат в училище. Плюс к этому еще мы ходили в полувоенной форме, в таких темно-синих мундирчиках с золотыми пуговицами. И это мне как-то очень было симпатично. И там я жил 6 лет в интернате и пел каждый день в хоре полтора часа.
В. ПОЗНЕР: Сколько лет вам было, когда вы попали в интернат?
Р. ЩЕДРИН: Я думаю, 12 лет. Подождите, в 1932-м я родился. Да, 12 лет.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы до этого не занимались музыкой?
Р. ЩЕДРИН: Нет, конечно занимался, потому что в детстве меня отец пытался к этому как-то обратить. Но потом началась война, эвакуация. Естественно, он был, как и все, в ополчении. И мы были эвакуированы с моей мамой в город Куйбышев.
В. ПОЗНЕР: Понятно. Значит, в 12 лет вы попадаете в этот хор. И вы там 4 года, вы сказали?
Р. ЩЕДРИН: Дело в том, что я, если уж совсем уточнить, выдержал экзамен в Центральную музыкальную школу перед самой войной.
В. ПОЗНЕР: Так называемая ЦМШ при Московской консерватории.
Р. ЩЕДРИН: Но потом пути наши разошлись. Но после эвакуации меня опять вернули в это училище и дважды выгоняли, а третий раз уже выгнали окончательно.
В. ПОЗНЕР: То есть вы не окончили ее?
Р. ЩЕДРИН: Нет, ЦМШ я не окончил, я был выгнан за плохое поведение.
В. ПОЗНЕР: Так, подождите минуточку. Значит, вас выгнали. Вам сколько лет, когда вас выгнали окончательно?
Р. ЩЕДРИН: 1943 год, потому что я дважды бегал на фронт и как-то… Хотел воевать. Немножко даже понюхал все это. Но каждый раз благодаря брату моей мамы, который был крупный ученый, энергетик. Во время войны им давали военные звания, он получил звание генерал-майора. Вместе с его семьей мы были эвакуированы в Куйбышев. И он же и рассылал мои фотографии, чтобы меня вернули. И меня в арестантском вагоне привезли с моим товарищем, потому что мы бежали вдвоем.
В. ПОЗНЕР: Когда стало ясно, что ваша профессия будет связана с музыкой?
Р. ЩЕДРИН: В хоровом училище. В хоровом училище я увлекся этим. Не потому, что отец говорил: «Занимайся. Выучи инвенцию Баха, я тебя возьму на рыбалку». А тут уже я сам был поглощен этим звучанием хора. Мальчики. Мы же были только мальчики. Это была старая традиция российской церковной музыки, где в церквах… Ведь и сейчас запрещены музыкальные инструменты — только человеческие голоса.
В. ПОЗНЕР: Да, в отличие от Католической церкви, где играет орган. Скажите, пожалуйста, вы окончили это училище и оттуда в консерваторию поступали?
Р. ЩЕДРИН: Оттуда в консерваторию.
В. ПОЗНЕР: Хорошо. В 1936 году в газете «Правда» вышла знаменитая статья «Сумбур вместо музыки» по поводу оперы Дмитрия Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Вам было два годика, вы ничего об этом не знали и ничего не могли и так далее. Но в 1948 году вам уже 16 лет. Опять напали на Шостаковича, клеймили его, и этот великий композитор должен был публично каяться перед абсолютными ничтожествами, уйти из Ленинградской и Московской консерваторий. Вы это помните? Если помните, что тогда подумали, и вообще, как-то это на вас повлияло или нет?
Р. ЩЕДРИН: Очень трудно будет кратко вам это рассказать, потому что, конечно, я это отлично помню. У нас же была полувоенная дисциплина, полтора часа мы пели утром в хоре. И если вы облокачивались на стенку, или на товарища, или на рояль, то наш руководитель — у него были длинные пальцы — бил тебя больно и незаметно по ключице. И в случае чего у нас был воспитатель, бывший кадет Вадим Александрович Беляев, который нас ставил в холодном подвале на часы. То есть это была почти военная дисциплина. Военное время, голодное и так далее. И когда этот день… Это было уже 11 февраля 1948 года. У нас был урок сольфеджио, и у нас был педагог (я помню все фамилии) Сергеев Алексей Алексеевич. Он нас выстроил в хоровом зале. Мы его звали «старый коммунист» (он сам себя так звал). И начал нам говорить, какой счастливый день наступил, наконец-то, который он ждал почти со дня своего рождения, что осуждены эти несчастные формалисты. И попало и мне, потому что я уже стал писать музыку. Был конкурс организован в хоровом училище, сам Свешников очень поощрял написание музыки и наши наивные сочинения исполнял силами нашего же хора. И был конкурс, где председательствовал Арам Ильич Хачатурян. И я получил первую премию на этом конкурсе. Это был 1947 год, потому что он проводился к тридцатилетию комсомола.
В. ПОЗНЕР: Но вы уже тогда знали Шостаковича? Не лично, я имею в виду, а вообще? Хотя знали с девяти лет.
Р. ЩЕДРИН: Нет, я знал, потому что в эвакуации он организовал Союз композиторов Приволжья. А мой отец, когда он контуженный приехал к нам в Куйбышев, то он был с ним давно знаком, и он его попросил быть ответственным секретарем. То есть, по существу, секретарем.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы его знали, вы знали его музыку.