Протока
Шрифт:
Старик тоже не снимал с кителя свой орден, привык к нему за год, с ним было как бы надежнее продолжать жизнь. Он не одобрял тех людей, которые не носят своих наград, потому как настоящие боевые награды очень многое говорят о сущности человека, они наподобие пропуска в его военное прошлое. У него было много всяких медалей, боевых и, особенно, юбилейных, но среди них он особенно уважал и ценил одну — медаль Ушакова, потому как она означала прямую принадлежность к флоту и морю. Ею он был награжден за участие
Сзади послышались шаги, в щелях между досками захлюпала вода. Старик даже не обернулся.
— Идешь, Семеновна? — Ухмыльнулся в ладонь. — Ну иди, иди, как же без тебя обойдешься…
— Иду, Иваныч, иду, — робко ответила Марья Семеновна. — Скоро ведь катер покажется. Чует сердце мое материнское: приедет на нем сынок. Право, приедет сегодня, пот поглядишь.
«Приедет, — нахмурился старик при нескладном слове. — На телеге, что ли, приедет?» Он был недоволен, потому что своим появлением жена прервала течение его мыслей. Но ему не хотелось обижать ее. Они уже давно отвыкли обижать друг друга, оберегали старость, жили в полном согласии и мире.
— Садись вот рядышком, — подвинулся он. — Может, и впрямь придет Василий этим катером.
— И не сомневайся, — как о решенном, убежденно сказала Марья Семеновна. — Сейчас встретим. Не надуло тебя тут? Ишь как на протоке ветер балует. Бушлат бы накинул, что ли. Я захватила, на ко вот, набрось.
Старик недосадливо отмахнулся, и в эту минуту они оба уловили приближающееся знакомое постукивание двигателя.
— Подходит, — сказал старик, застегивая верхнюю пуговицу на кителе. — Малость припоздал.
Марья Семеновна нетерпеливо поднялась, оправила нарядный платок.
— Обнимем сейчас Васятку, обнимем, отец. Третий год пошел, как не видались, будто век целый минул.
«Васятка… Для тебя все еще Васятка, старая. А он, наш сын, уже капитан третьего ранга, командир эскадренного миноносца, боевого корабля второго ранга. Да что ты смыслишь в этом, старая…»
Катер, убавляя обороты, осторожно подходил к пристани. На баке стоял матрос со швартовом в руках. Совсем мальчишка в тельняшке и лихо заломленной мичманке. Принять конец было некому, и он приготовился прыгнуть с борта, чтобы набросить его на толстый деревянный кол.
— Подавай, — поднялся навстречу старик, — я приму. — А сам выискивал взглядом Василия.
«Нет, не видать. Должно быть, в рубке рядом со старшиной. Не торчать же, в самом деле, ему, командиру боевого корабля, на палубе, между мешками и ящиками. Сейчас появится…»
Но он уже знал, что обманывает себя напрасной надеждой: именно на баке должен стоять Василий, коль к родному дому подходит. Старик принял швартовый конец, набросил петлю на кол и, не глядя на жену, замершую в ожидании, сел опять на скамейку, устало упершись руками в колени.
Попутных пассажиров не было, и катер почти тут же отошел, направился дальше, вниз по течению, оставив на пристани лишь одного человека — местную почтальоншу Оленьку Белову. Еще издали она весело крикнула:
— Алексей Иванович, Марья Семеновна, здравствуйте! А вам письмо! — Хотела, было, сказать, как шутейно говорят в таких случаях: «А ну, попляшите!», но, увидав их сумрачные лица, сникла. Вынула из сумки конверт, робко подала. — Вот. Ну, побегу, на почту еще надо поспеть.
— Опять нету Васятки нашего, — вздохнула Марья Семеновна, присаживаясь рядом со стариком. — Ох, сынок, сынок…
Старик не торопясь надел очки, глянул на конверт.
— От него? — упавшим голосом спросила Марья Семеновна.
— От кого ж еще? Больше нам с тобой не от кого ждать.
— Читай скорей. Не беда ли какая?
— Коль его рукой писано, значит, не беда.
Старик вскрыл конверт. И хоть наперед знал, что письмо еще не раз будет прочитываться дома, он все же читал очень медленно, потому что торопиться им было некуда.
Слал им Василий свои сыновьи приветы и поклоны, сообщал, что по службе у него по-прежнему все в порядке, чтобы не беспокоились. Расспрашивал об их житье бытье, о здоровье и, как полагается в таких письмах, просил поберечься от всякой хворобы и простить его, что не сумел приехать, хоть и обещал. В самом конце непосредственно обращался к отцу: «…А не смог, батя, приехать потому, что получили срочный приказ — готовиться к дальнему ответственному походу. Ты то уж знаешь, что это такое… Сейчас уже «на всех парусах» идем в Атлантику. Пишу вам с матерью письмо из дальних морей, с попутным судном отправляю. Как вернусь, сразу же приеду к вам, дорогие мои, на Гнилую косу, в наше село Привольное, к нашей протоке. Обязательно приеду, если позволит служба. А теперь простите меня, не смог вас обнять…»
Они еще несколько минут посидели на пристани, глядя, как за кустарник на том берегу совсем уже проваливается закатное солнце, молча обдумывая прочитанное, каждый по-своему, но все-таки как бы и совместно.
— А далеко ли до этой самой Атлантики? — спросила пугливо Марья Семеновна. — А, отец?
— Да нет, недалече тут. — Старик положил ей руку на плечо, успокаивая. — Для современного боевого корабля, такого, как у Василия нашего, сущий пустяк туда дойти.
Они шли песчаным берегом к дому, больше ни о чем не разговаривая. Потом, знали, разговоров будет много — не перечесть. А сейчас шли рядом, рука об руку, вдоль протоки и смотрели, как скользит им навстречу совсем побуревшая к позднему вечеру вода.