Провидец Александр Энгельгардт
Шрифт:
Вернусь к вопросу о соотношении веры и религии, поставленному священником Александром Борисовым в его книге "Побелевшие нивы. Размышления о Русской Православной Церкви" (М., 1994), уже применительно к сельскому духовенству. Как ни странно, о его вере и религиозности можно сказать то же, что в конце предыдущей главы говорилось о вере и религиозности крестьянства.
Но, в каких бы мрачных красках ни рисовалась нам картина духовного просвещения и состояния сельского духовенства в синодальный период, раньше она часто была ещё менее отрадной. Если начать рассмотрение этих проблем с самого начала, то придётся смириться с тем, что с принятием христианства Киевской Русью от Византии в Киев прибыл греческий митрополит с сонмом священников, и первое время богослужение у нас совершалось по-гречески. Не было ещё славянских текстов ни чина литургии и всенощного бдения, ни даже Евангелия. Кое-что можно было позаимствовать у моравов и болгар, для которых Кирилл и
Народ приводили на богослужение, но он ничего в нём не понимал. Впрочем, такое же положение существовало и в Западной Европе. Ни немцы, ни французы, ни англосаксы, за исключением узкой прослойки интеллектуалов, богослужения, совершавшегося на латыни, не понимали. Вообще-то на Руси были люди, которые могли бы говорить на греческом, но это были преимущественно торговцы, владевшие разговорным языком и могущие объясняться на бытовые темы. Но во всей стране вряд ли нашлось бы, больше чем десяток-другой человек, которые владели бы греческим языком, употреблявшимся в философских и богословских трудах.
Как писал профессор, протоиерей Василий Зеньковский в "Истории русской философии", "тот факт, что христианство появилось на Руси тогда, когда в Византии уже закончилась эпоха догматических движений, объясняет нам, отчего русское религиозною сознание воспринимало христианскую доктрину, как нечто завершённое и не подлежащее анализу".
То есть Русь приняла христианство от Византии, когда в империи уже отгремели яростные споры на философские и богословские темы. О том, что ведение споров было для греков своего рода "умственным спортом", говорилось ещё в "Деяниях апостолов". Но порой предметами спора становились основополагающие догматы Православной Церкви, а, следовательно, и жизни государства, потому что официально считалось, что империя строилась на принципе "симфонии" Церкви и Государства. И тогда дело доходило почти до гражданской войны. Одно время к власти пришёл император-иконоборец, и по всей империи началось истребление икон как проявления язычества: ведь в Библии сказано, что Бога никто никогда не видел, и потому его изображение в каком бы то ни было виде запрещалось, (на этом основании иудеи до сих пор не допускают никаких изображений Бога, а мусульманам запрещено изображать людей и животных, и у них изобразительное искусство развивалось в жанре орнамента для украшения книг и в ткачестве ковров, хотя мечети строились искусными архитекторами и богато украшались). А те, кто по-прежнему почитали иконы, подвергались жестоким преследованиям многие из них пополнили сонм мучеников за веру. Ересь иконоборцев удалось победить, когда было чётко сформулировано положение, что Бога никто никогда не видел до выхода на проповедь Господа и Бога нашего Иисуса Христа, Который есть совершенный Бог и совершенный Человек, Его видели и с ним общались тысячи людей, и Он Сам оставил Своё изображение в образе Спаса Нерукотворного. День победы над иконоборцами до сих пор празднуется в Церкви как Торжество Православия.
Ничего этого русская Церковь (первоначально, в течение нескольких веков остававшаяся лишь митрополией византийской Церкви) тогда не знала. Она приняла византийские догматы как истину в последней инстанции, не стремясь осмыслить их как-то по-своему. Позднее и на Руси появятся сомневающиеся в истинности церковных догматов и последователи иконоборцев (ереси стригольников и "жидовствующих"), но это были течения, занесённые с Запада. Борьба с этими ересями была ожесточённой, но недолгой, и завершилась победой традиционного Православия.
Не было сначала в русской Церкви и русских епископов, которые имели бы право посвящать в сан священников из русских. И всё же греческий язык не стал богослужебным языком Русской Церкви.
Население Киевской Руси довольно быстро выделило прослойку весьма образованных людей, которые могли одолеть греческую премудрость, появились выдающиеся писатели и ораторы, прозвучало и гениальное "Слово о Законе и Благодати" первого из русских митрополита Илариона. Но и эти достижения оставались достоянием узкого круга посвящённых, сосредоточенных в больших городах, каких на Руси было не более десятка. Вне городов христианство распространялось медленнее, нередки при упорном сопротивлении языческих волхвов. Хотя в средневековье грамотность на Руси среди простонародья была распространена шире, чем в Западной Европе, всё же богослужение ещё долго было ему мало понятно, и многочисленные надписи отнюдь не богословского содержания на стенах храмов (в том числе Софии Киевской и Софии Новгородской), скорее всего, делались прихожанами от скуки.
Сильнейшие
Петру нужны были образованные люди, каких он в Великороссии не нашёл. Поэтому он искал их среди украинцев. Во главе Церкви он поставил Стефана Яворского - вроде как местоблюстителя патриарха. Феофан Прокопович был ведущим идеологом, творцом "Духовного регламента". С Украины были взяты и митрополиты: Димитрий Ростовский (Туптало), Филофей (Лещинский) Тобольский и всея Сибири, как и его преемники на этой кафедре Иоанн (Максимович) и Павел (Конюскевич), и др. Вскоре украинцы становятся ведущими художниками, композиторами, важными государственными деятелями, вплоть до вторых, после императора или императрицы, лиц в государстве - канцлера и председателя комитета министров. Об этом подробнее говорится в моей статье "Всё об украинцах и Украине" .
Значительной стала прослойка украинцев и в русском монашестве (в гораздо меньшей степени - в белом духовенстве). Евгений Поселянин как бы попутно сделал несколько метких замечаний на этот счёт:
Стефан Яворский "внёс с собою ту любовь к просвещению, которая составляла отличительную черту малорусского монашества...", но это просвещение, как мы увидим через несколько строк, украинцы, книжники и формалисты, понимали по-своему. В Великороссии были и архиереи, и священники - поборники просвещения, причём их отличало "горячее стремление к правде, правдолюбию и к праведности", но они не одобряли тех крутых мер, которыми Пётр ломал русскую жизнь. Немногие архиереи, как, например, Митрофан Воронежский, целиком поддерживали политику царя, направленную на возвышение России, и в то же время обличали его неправедные деяния, оскорбляющие чувства православных. Поэтому "при Петре, находившем мало сочувствия в северорусском духовенстве, архиереев на видные кафедры стали назначать большею частью из южнорусских монахов, которые были образованнее, живее и привычнее к Западу". При этом украинские епископы были поражены невежеством и великорусского народа, и великорусского духовенства. "Конечно, глубокое невежество духовенства было причиною такого положения дел в народе. Ведь народ этот был по-своему набожен, жаждал впечатлений духовных. Но никто не объяснял ему, в чём сущность веры".
И вот украинцы принялись за искоренение невежества русских:
"Если древнерусская школа грамотности, давая ученикам православное настроение, обучала лишь чтению, письму и пению, то Ростовская школа святителя Димитрия была шагом вперёд, давая изучение греческого и латинского языка, на котором писалась вся тогдашняя наука". Но так ли уж поможет рядовому священнику (не богослову), а тем более жаждущему постижения глубин веры мирянину знание этих иностранных языков? Надолго станут для учащихся бурсы и семинарии эти языки ненавистными предметами зубрёжки. Но сам Димитрий был праведник, аскет, нестяжатель, каких среди украинцев было немного (противоположного толка архиереи - Феофан Прокопович и его круг). К тому же велики были его заслуги как автора "Житий святых", оказавших огромное положительное влияние на всю православную Россию того времени.
А вот какие интересные процессы происходили в среде монашества:
"В одно время в (Троице-Сергиевой) Лавре была половина монашествующих великороссы, другая - малороссиян. Они образовали две партии, несочувствующие друг другу", более того, свидетельствующие о "неприязни двух народностей в составе троицкой братии..." Это разделение не ограничилось только братией Лавры, и оно сохранилось надолго.
Первым великорусским проповедником стал при дворе Елисаветы Петровны Гедеон Криновский, "чуждый риторичности киевских проповедников, манерности в мыслях и слове, ясный, простой, всем доступный, черпавший доказательства не из силлогизмов, а из сердца слушателей... Радостно было также слушателям слышать чисто русскую речь там, где раньше раздавался всегда сильный хохлацкий акцент". К тому времени "грубый деспотизм малороссов-монахов очень уронил это звание в глазах даровитейших студентов". Но особенно русский дух в богословии проявился в жизни епископа Воронежского Тихона и его шести книгах "Об истинном христианстве": "... он менее всего наклонен был показывать фокусы богословской диалектики", которой часто "старались оживить богословие после вредного для него влияния мертвящего духа киевской схоластики..."