Провинциал, о котором заговорил Париж
Шрифт:
— Значит, существует два заговора? — спросил д'Артаньян.
— Ну разумеется. Точнее, внутри одного существует еще и второй, о котором знает не в пример меньше людей, — но вы отныне к ним принадлежите, счастливец! Большая часть вовлеченных в заговор свято верит, что речь идет только о том, чтобы прикончить кардинала в одном из его замков… Вот дурачье! Как будто мы с Гастоном только тем и озабочены, чтобы, обжигая собственные пальцы, таскать каштаны из огня для кучки напыщенных дураков, ненавидящих кардинала, чтобы они потом воспользовались в полной мере плодами победы… Нет уж, мы в первую очередь обязаны думать о собственном преуспевании… и о благе королевства, разумеется, — поторопился он добавить с ханжеским видом.
— И как это будет выглядеть? — спросил д'Артаньян с искренним любопытством.
— Довольно просто, — заверил Конде. — Сначала убьют кардинала — и те из заговорщиков, кто не посвящены в потаенное, вроде вашего командира де Тревиля, с помощью имеющихся в их распоряжении средств обеспечат успех этого благого дела, а также и умиротворение тех, кто мог бы защитить кардинала или после его смерти повести себя непредсказуемо. Ну а почти в то же время будет приводиться в исполнение другой план. Мы поднимем верные войска и парижан, займем Бастилию, Арсенал, все городские заставы, арестуем короля и препроводим его в надежное место. Я не исключаю: его величество будет настолько здравомыслящим, что немедленно же подпишет упомянутый эдикт, передающий права Главного Наместника герцогу Анжуйскому.
— Ну а потом?
— Потом? — переспросил принц Конде с крайне примечательным выражением лица, для полного описания которого понадобилось бы, пожалуй, талантливое перо синьора Никколо Макиавелли. — О, потом нам остается надеяться на Божественное провидение и одну из тех случайностей, что изменяют судьбы государства и венценосцев…
— Сдается мне, я слыхивал о таких случайностях, — усмехнулся д'Артаньян. — Они — а то и божественное провидение — удачно проявили себя в замке Беркли, а также в монастыре Сен-Клу и на улице Ферронри… [24]
24
В замке Беркли в 1327 г. тюремщики убили свергнутого английского короля Эдуарда II. В монастыре Сен-Клу был убит французский король Генрих III (1589), а на улице Ферронри в Париже — Генрих IV (1610).
Лицо принца Конде оставалось спокойным и безмятежным:
— Право, дорогой Арамис, я не силен в географии и представления не имею, где такие замки, монастыри и улицы и с какими событиями они связаны…
Герцог Анжуйский коротко хохотнул откровенно, косясь на принца Конде, и, не удержавшись, воскликнул:
— Принц, я отношусь к вам с искренним восхищением и уважением! Вы великолепны!
— Честное слово, не пойму, о чем вы, господа, — ответил принц Конде, выглядевший сейчас олицетворением невинности и добродетели. — я решительно не понимаю ни хода ваших мыслей, ни смысла ваших реплик… Когда я говорил о Божественном провидении, я имел в виду исключительно то, что король наш Людовик хил, слаб, болезнен, подвержен частым хворям и приступам меланхолии с разлитием желчи, — а потому я уверен, что долго он не протянет, в особенности если произойдут события, которые его крайне расстроят… Будем уповать на Бога, господа, и не более того! Все в руках Божиих!
— Черт побери, я вами восхищен, любезный родственник! — весело сказал герцог Анжуйский. — Великого ума человек, не правда ли, Арамис?
— О, вы мне льстите, Гастон, — скромно потупился принц. — Ну что ж, признаюсь, я неглуп — и не более того… Что скажете, Арамис?
Д'Артаньян произнес:
— Я подумал о завидной судьбе, какая меня ожидает при смене царствования…
— О, на этот счет можете не беспокоиться! — сказал герцог Анжуйский. — Будьте уверены, я умею ценить верность… Вы можете высоко взлететь, шевалье, если не обманете наших надежд…
— Постойте, — спохватился д'Артаньян. — А какую роль вы отводите ее величеству?
— Но это же ясно, — сказал принц Конде. — Роль ее величества, супруги короля… Гастона. Некоторые наблюдения позволяют думать, что ее величество Анна Австрийская не будет удручена или испугана такой участью…
— Она быстро почувствует разницу, — заверил герцог, самодовольно крутя ус. — Уж я постараюсь…
Д'Артаньян подумал, что яснее нельзя и выразиться: даже Сын Франции не имеет права жениться на женщине, будь она хоть королева, при живом муже. Значит, ее величеству предназначено овдоветь крайне быстро после претворения в жизнь задуманного — в полном соответствии с правилами, царящими в среде толковых охотников.
— Итак, вы согласны, шевалье? — спросил принц Конде нетерпеливо.
— А разве в моем положении принято раздумывать? — пожал плечами д'Артаньян. — Располагайте мною, господа!
— Прекрасно, — сказал Конде и положил на стол тяжелый, приятно звякнувший кошелек. — Здесь триста пистолей. Вот подорожная на имя шевалье де Лэга. Рекомендательное письмо к статхаудеру Нидерландов Морицу Оранскому [25] — поскольку вам предстоит ехать в Нидерланды… о, не в том смысле, какой под этим понимает наша очаровательная Мари, а в самом прямом. Письмо — на тот случай, если у вас возникнут какие-нибудь хлопоты… Вы мне предстаете молодым дворянином-гугенотом, вынужденным бежать из страны из-за религиозных преследований. За все время, что существуют независимые Нидерланды, они ни разу еще не выдавали Франции протестантов, как ни настаивали порой наши посланники. Надеюсь, вы, с вашим живым умом, сможете при нужде прикинуться записным гугенотом. Чтобы не запутаться, проще всего объявить себя приверженцем какой-нибудь секты — их у протестантов столько, что сам черт ногу сломит. Главное, много и вычурно ругать римского папу и католическую церковь вкупе с инквизицией… Итак, вы поедете в Нидерланды, в город Зюдердам. Остановитесь в гостинице «Зваарте Зваан». Запомните хорошенько, а если вылетит из памяти, помните хотя бы, что по-фламандски это означает «Черный лебедь». По-фламандски вы, конечно, не говорите…
25
Статхаудеры — правители Нидерландов после освобождения страны от испанского владычества.
— Только по-испански.
— Что ж, и это может оказаться полезным в наших делах… Ничего, многие в Нидерландах знают французский, тем более что вам там предстоит встретиться как раз с нашими соотечественниками… Мы отправили в Зюдердам графа де Шале, маркиза Талейран-Перигор. Ему предстояло провести кое-какие переговоры с испанцами — вы, должно быть, понимаете, что нам очень поможет поддержка брата ее величества, испанского короля… Испанцы дают золото, а если понадобится, то и войско. Ничего не поделаешь, иногда без подобных альянсов не обойтись, это политика, милейший Арамис, постарайтесь смотреть на такие вещи с пониманием. Только глупая чернь именует подобные соглашения ужасными терминами вроде «предательства». Мы, люди политические, должны обладать более широким кругозором… Де Шале или кто-то из его людей найдут вас сами. Они скажут вам: «Мадрид и Зюдердам». Вы ответите: «Флери и Париж». Вам покажут в точности такую монету, а вы предъявите свою…
Он положил на столик рядом с пухлым кошельком и свернутой в трубочку бумагой большую золотую монету — старинный испанский мараведис. Присмотревшись, д'Артаньян увидел, что один ее край особенным образом вырезан зубчиками, а в самой монете проделаны чем-то тонким и острым, вроде кончика стилета, три дыры.
— Шале расскажет вам об итогах переговоров и передаст письма, — продолжал принц Конде. — Вы, не медля после этого ни минуты, пуститесь в путь и привезете их Мари. Ну, а потом… Как старый любитель каламбуров, могу сказать, что у нашего Луи не будет никакого «потом» — в отличие от всех здесь присутствующих… Удачи, шевалье, и да хранит вас Господь всемогущий!
Оба нежданных гостя поднялись и тихо, как призраки, покинули комнату. Едва за ними затворилась дверь, герцогиня вскочила, подбежала к ней и долго прислушивалась. Вернувшись в постель, облегченно вздохнула:
— Нет, ушли. Не стали подслушивать отнюдь не из избытка благородства, а исключительно потому, что слишком для этого глупы…
— А что, они могли услышать что-то интересное?
— Вот именно, Арамис… — Герцогиня прильнула к нему, а д'Артаньян, слава богу, немного отдохнувший, приготовился к долгому и пылкому поединку, но Мари де Шеврез, сама отстранив его руку, зашептала на ухо с крайне серьезным видом: — Надеюсь, вы не питаете к этим господам, что только что ушли, любви? И не испытываете к ним преданности?