Провинциал, о котором заговорил Париж

Бушков Александр Александрович

— Ну разумеется, милорд, — сказал д'Артаньян с легким поклоном. — Примите мои искренние поздравления. Французы, черт побери, умеют должным образом ценить отвагу влюбленных и одержанные ими победы! Вы же, как ни прискорбно это признать, одним махом обошли всех повес нашего королевства — ваших достижений нам уже не превзойти. Это, конечно, немного прискорбно, но, как я уже говорил, мы умеем ценить славные победы!

Лесть всегда оказывала отравляющее действие и на людей гораздо умнее Бекингэма — что уж говорить о герцоге, который прямо-таки расцвел, напыжился самым глупым образом и величественно произнес, стоя у перил и гордо взирая на озаренные восходящим

солнцем парижские крыши:

— Благодарю вас, шевалье. Что скрывать, победа во всех отношениях славная, тут вы угодили в самую точку, любезный…

— Арамис, — подсказал его спутник, давно уже прислушивавшийся к голосу д'Артаньяна с неусыпным вниманием.

— Вот именно, Арамис. По-моему, я имею право гордиться?

— Безусловно, — поклонился д'Артаньян.

— Вы спрашиваете, что это за ящичек? — не выдержал герцог, хотя д'Артаньян ничегошеньки не спросил. — Ваша королева — восхитительная во всех отношениях женщина. Ей угодно было преподнести мне в качестве залога любви эту безделицу…

Он высвободил ящичек из-под плаща и поднял крышку. В лучах восходящего солнца засверкали радужным сиянием великолепные алмазные подвески, прикрепленные к шелковым лентам, связанным узлом и украшенным золотой бахромой. Это новомодное женское украшение, носившееся на плече, так и называлось понемецки, откуда пошла мода: Achsel-Band [26] , а по-французски — аксельбант.

— Великолепные камни! — воскликнул рослый англичанин, беззастенчиво заглядывая через плечо д'Артаньяна, — и последний с ним мысленно согласился.

26

Плечевая лента (нем.).

— Без сомнения, — самодовольно произнес Бекингэм. — Украшение это подарил ее величеству августейший супруг, но повелительница моего сердца нашла этим алмазам лучшее применение… Не правда ли, они прекрасны вдвойне — еще и оттого, что являются залогом любви королевы Франции к ее верному рыцарю…

— Безусловно, милорд, — поддакнул англичанин. И вдруг воскликнул, глядя на д'Артаньяна, шляпа которого нечаянно сбилась на затылок. — Так это вы — Арамис?

— Я, — скромно сказал д'Артаньян, видя, что узнан.

— Черт возьми, как я вам благодарен!

— Вы знакомы? — изумился герцог.

— О да! Шевалье Арамис оказал мне неоценимую услугу, он, без преувеличения, спас мне жизнь…

— Какие пустяки, — сказал д'Артаньян. — Кучка трусливых мерзавцев, для которых было достаточно одного вида обнаженной шпаги…

— И тем не менее! Я ваш должник, шевалье! Лорд Винтер, барон Шеффилд не бросает слов на ветер… Но, господа, пойдемте, умоляю вас! Уже совсем светло, а вы, милорд, когда все в особняке проснутся, должны лежать в постели, словно и не уходили никуда… Поспешим же!

— Вы правы, — с большим неудовольствием сказал Бекингэм, которому определенно хотелось стоять на мосту, упиваться своим триумфом и сыпать напыщенными фразами. — Высшие соображения требуют…

Он с видимой неохотой опустил крышку ларца, спрятал его под плащ, и все трое пошли дальше. Д'Артаньяну привиделась некая грустная ирония судьбы в том, что они и по пути в Лувр, и возвращаясь оттуда, пересекали площадь Дофина… [27]

Оказавшись на том месте, где д'Артаньян первый раз увидел их ночью в сопровождении ветреной Констанции Бонасье, герцог Бекингэм

решительно сказал:

27

Улица и площадь Дофина были проложены в 1607 г. при постройке Нового моста и названы в честь наследника престола, будущего Людовика XIII.

— Думаю, здесь мы и расстанемся, шевалье. Благодарю вас за то, что сегодняшней ночью вы были для меня ангелом-хранителем…

— Не стоит благодарности, — сказал д'Артаньян с внезапно проснувшейся в нем гасконской гордостью. — В таком предприятии, как ваше, я всегда готов сопутствовать даже…

Он чуть не ляпнул «англичанину», но вовремя спохватился, торопливо закончив:

— …даже злейшему врагу…

— Но мы ведь с вами не враги?

«Интересные дела! — воскликнул мысленно д'Артаньян. — Англичанин ты или нет?» Но, обретя за последнее время кое-какое понятие о дипломатическом искусстве, он сказал непринужденно:

— О, разумеется, мы с вами друзья, милорд!

— Когда бы вы ни вступили на английскую землю, вы всегда найдете во мне друга и покровителя, — напыщенно произнес Бекингэм.

— Не сомневаюсь, милорд, — ответил д'Артаньян и повернулся было, чтобы уйти. Бекингэм задержал его:

— Минуточку, шевалье! В знак истинной дружбы примите эту безделицу. Быть может, такой пустяк не вполне вас достоин, но у меня нет под рукой ничего другого… Примите, не погнушайтесь!

Он снял с пальца перстень с большим алмазом и подал его д'Артаньяну. Гасконец, поблагодарив должным образом, надел его на средний палец правой руки. Еще один поклон — и англичане исчезли в том же проулке, откуда появились ночью.

Д'Артаньян остался один. Первым делом он поднес к глазам руку с неожиданным подарком — и изумился. За время парижской жизни он приобрел кое-какие познания в драгоценных камнях и сейчас без труда определил, что столь нежданно доставшийся ему великолепный алмаз стоит не менее тысячи пистолей. Для бедного гасконского дворянина это был сущий клад. Даже боязно было чуточку расхаживать по Парижу с таким сокровищем на пальце, пусть и светлым днем…

«Разрази меня гром! — растерянно подумал д'Артаньян. — То ли его светлость герцог — законченный позер, то ли он так богат, что не знает цены деньгам и самоцветам. Подумать только: камень в тысячу пистолей для него — „пустячок“ и „безделица“! А впрочем, надо сказать, что для англичанина он вполне приличный человек, умеет быть благодарным не только на словах. Черт побери, одного этого камешка было бы достаточно, чтобы восстановить пришедшее в упадок восточное крыло Артаньяна да еще прикупить те земли, что когда-то продали терзаемые безденежьем Кастельморы, — пахотный клин и луга за речкой Обербуа…»

Он еще долго стоял, любуясь переливами рассветных солнечных лучей в безукоризненных гранях алмаза, игрой крохотных радуг. Прошло довольно много времени, прежде чем он вернулся к унылой, скучной, опасной и томительной реальности…

— Черт меня побери со всеми потрохами! — воскликнул он, словно бы окончательно проснувшись. — Но что же мне теперь делать? Ведь нужно же что-то делать, и немедленно!

Слишком тяжела была ответственность, нежданно-негаданно свалившаяся на плечи юного провинциального дворянина. Быть может, вовсе и не было преувеличением сказать, что судьба короля и Франции вдруг оказались в руках скромного гасконского юнца, — и эта невидимая ноша так пригибала к земле, что колени его задрожали.