Провинциальное развлечение
Шрифт:
Смерть моей матери, последовавшая вскоре за смертью моего отца, сделала меня обладателем весьма значительного состояния. Мне было тогда двадцать семь лет. Здоровье мое было хорошее; наружность не была отталкивающею; я не сознавал себя более глупым, чем всякий другой; я любил жизнь и решил жить удобно и основательно. До тех пор я был в жизни немножко лишним. Повсюду я был хорошо принят, имел репутацию милого мальчика, меня встречали любезно, но я не обладал тем, что называется «весом». Мое новое положение вдруг сообщало мне вес и значительность. Я мог бы еще увеличить их хорошим браком, но я не чувствовал никакого желания расставаться со своею свободою. Я любил комфорт; у меня не было большого вкуса к ответственности, и вовсе отсутствовал вкус к какому бы то ни было труду; я обладал лишь явно выраженною склонностью к досугу. Я не прилагал никаких забот связать свою жизнь с чьей-либо другой жизнью. Мы всегда надеемся установить такую связь, если ее потребует любовь. Но я рассчитывал занять солидное положение в свете и поэтому счел нужным соблюсти некоторые приличия.
Пятнадцать лет! Был ли я счастлив в течение этих пятнадцати лет? Я откладывал решение этого вопроса до поезда, который еще сегодня вечером унесет меня далеко от Парижа, к новому образу жизни, избранному мною по различным соображениям, главным из которых была моя неспособность иначе выбраться из финансового тупика, на дне которого я находился. Чтобы справиться со своими затруднениями, мне нужно было обладать качествами, которых у меня не было. Но разве люди располагают собою по своей воле? В какой мере каждый из нас является кузнецом своего счастья или своего несчастья, господином своих поступков и своей природы? В течение долгих часов пути, который приведет меня в П., я буду иметь время задавать себе вопросы, размышлять, вспоминать, и еще большим досугом я буду располагать после поселения в своем унылом провинциальном уединении. В этот момент я почувствовал дрожь в своей спине. Что это: свежесть вечера? Или же страх перед новою судьбою? Во всяком случае, я не собирался бесконечно стоять на этом тротуаре и созерцать фасад моего дома. Решение было принято мною, и нечего, значит, возвращаться к нему. Чем же занять свой последний парижский вечер? Что может быть проще: обед в ресторане, затем вокзал и последний обмен рукопожатиями с г-ном Жюлем Преларом, когда он вручит мне мои чемоданы, багажную квитанцию и билет. Что касается моих друзей, то я попрощался с ними, не сказав, что исчезаю из Парижа навсегда. А что касается подруг, то я преподнес Жанне Дарнак роскошный букет и маленькую прощальную жемчужину. Приличия были соблюдены.
Погруженный в эти размышления, я пересек площадь Поссо и вышел на улицу Пасси. Стоявшие у Шоссе-де-ла-Мюэт такси начали зажигать свои фонари. Я уже поднимал свою палку, чтобы сделать знак одному из них, но вдруг раздумал. Было еще слишком рано ехать в один из ресторанов Бульвара. Не лучше ли немного пройтись перед долгою неподвижностью, на которую меня обречет мое продолжительное пребывание в вагоне? Кроме того, этот туманный воздух не был неприятен мне. Люди проходили в нем как тени, а предметы утрачивали ясность своих очертаний. Париж, который я собирался покинуть, уже делался для меня расплывчатым и далеким. Казалось, он растворяется в пар, как бы желая показать, что скоро он обратится для меня в неясное и туманное воспоминание. Эта прощальная учтивость, эта деликатность, проявляемая им по случаю моего отъезда, тронула меня; я увидел в ней последнюю симпатию любезного города к провинциальному изгнаннику, которым я собирался стать вскоре.
Тем временем, не замечая этого, я достиг Порт-де-ла-Мюэт и первых деревьев Ранда. Какого дьявола я собирался делать там? Час был не для прогулок по Булонскому лесу. Я собирался уже повернуть назад, как вдруг мне пришла в голову мысль, что прогулка хорошим шагом по этим уже почти ночным аллеям будет великолепным приготовлением к обеду. Насколько более сильное и приятное впечатление произведет на меня атмосфера ресторана, его комфорт, роскошь и освещение, после того как я проблуждаю некоторое время по этому туману! Случай предлагал мне возможность испытать контраст, и этою возможностью не следовало пренебрегать. Итак, я решил в пользу одинокой прогулки по туманному лесу и направился по первой попавшейся аллее. Я возвращусь в Париж через Порт-Дофин и легко найду там такси, которое отвезет меня к Лапласу или в какой-нибудь другой ресторан Бульвара.
Когда я мысленно возвращаюсь к этому последнему парижскому вечеру, я припоминаю, что был охвачен каким-то странным чувством, в котором отдал себе отчет лишь значительно позже. В самом деле, моя провинциальная жизнь сделала меня, на время по крайней мере, очень искусным по части самоанализа, хотя впоследствии эта особенность была утрачена мною благодаря атонии, в которую я мало-помалу погружался и от которой пытался излечиться при помощи одного странного поступка; о нем еще будет речь, он… Но не будем забегать вперед и возвратимся к объяснению моего душевного состояния, которое было дано мною в тот вечер одинокого отъезда. Конечно, мое решение было принято мною твердо и окончательно. Я до дна исследовал обстоятельства, которые обязывали меня к нему. Мое решение, повторяю, было непреложно и основывалось на совершенном знании моего характера и моих способностей. То, что я делал, я не мог не сделать, но у меня было смутное, глубоко запрятанное, глухое впечатление, что может еще произойти некий внезапный случай, благодаря которому назревавшее событие будет предотвращено.
Да, не признаваясь самому себе, отказываясь верить, я все же верил во вмешательство неожиданного случая,
У меня было темное чувство моей правоты. Всякий человек годится для некоторой дозы непредвиденного. Обыкновенно эта доза распределяется по кусочкам, но случается также, что она накопляется и образует род таинственного резерва и мы сразу забираем всю его сумму. Она написана на счету каждого из нас, и каждый из нас рано или поздно реализует ее. Почему не смотреть на настоящий момент как на срок платежа? Разве условия, в которых я находился, не были подходящими? Почему бы событию не произойти в этот вечер, в этот последний вечер? Оно могло принять любую форму. Изощрения случая бесконечны, и обличья непредвиденного бесчисленны. Этот темный лес, этот туман, так же как любое другое светлое и праздничное место, не были разве полны всякого рода возможностей? Все благоприятствует случаю, и он нуждается лишь в себе самом, чтобы создать событие или встречу, которые потрясают целые жизни. Почему же моя жизнь окажется огражденной от удара, который разобьет ее скромное здание, так что сквозь обломки я обнаружу выход? Может быть, в несколько часов все изменится? Может быть, ничего не останется от теперешних моих проектов? Всякий человек, как бы ни был он ничтожен, всегда готов к необыкновенному. Всякая жизнь, как бы ни была она жалка, ждет своего чуда, которого бессознательно, смутно, пошло, может быть, всегда ожидала также и моя жизнь…
Погруженный в такие мысли, тогда крайне расплывчатые, неясные и лишь позже ставшие несколько более отчетливыми, я продолжал идти вперед по более чем сумеречной аллее. Прохожие на ней были редки, и встречи с ними не мешали моей задумчивости. Быстро сгустившийся туман наполнял лес тишиною. Шумы города больше не доходили сюда. Иногда только слышался близкий или далекий грохот экипажа, сопровождаемый резким или заглушённым звуком автомобильного рожка. То там, то здесь огонь фонаря прорезывал тьму. Чьи-то шаги скрипели по гравию. Вместе с тишиною Булонский лес наполнился ночным запахом, в котором можно было различить сложные благоухания осени. Все вместе они составляли аромат влажный и глубокий, который, казалось, доносился издалека. Я был окружен им, точно находился в центре большого леса, а не в роще, опушки которой соприкасались с домами. Я испытывал там настоящее ощущение одиночества, и, хотя прогулка моя была довольно короткою, у меня было впечатление, что иду я очень долго. Между тем я пришел только к берегу озера, но уже в течение некоторого времени не встречал больше ни пешехода, ни экипажа. Поздний час и туман были, несомненно, причиною того, что место, куда я вышел, оказалось совершенно пустынным. Пойди я еще дальше, я рисковал бы заблудиться, тем более что темнота мешала мне пользоваться столбами, указывавшими направление дорожек. Самым благоразумным казалось мне идти по дорожке, окружающей озеро, и достичь таким образом Порт-Дофин.
Когда я ступил на дорожку, идущую вдоль склонов, я встретил сторожа и чуть было не столкнулся с ним: так густ был туман у воды. В двадцати шагах ничего не было видно. Деревья острова можно было различить только по более темной массе, образовываемой ими. В нескольких местах дорожку пересекали группы деревьев, которые делали тьму еще более непроницаемой. И вот, едва только я сделал несколько шагов под одним из этих сводов довольно низко свисающей листвы, как я почувствовал сильный удар в плечо, точно я напоролся на ствол дерева. Я инстинктивно отступил назад и в это время был ослеплен ярким светом, в лучах которого различил вытянутую руку и зажатый в ней обнаженный клинок ножа. Я не трус, но, признаюсь, при этой картине сердце мое сильно забилось. Я был безоружен, место, где я находился, было пустынно, туман густ, вода близка. Какой нелепый и смешной конец умереть таким образом в семь часов вечера, в самом центре Булонского леса, стать героем хроники несчастных случаев!
Пока в голове моей быстро пробегали эти мысли, я прыгнул вперед и схватил угрожавшую мне руку с ножом. Я оттолкнул ее и стал крутить с такою силою, что электрический фонарик, который держал в другой руке мой обидчик, в борьбе повернулся и внезапно осветил его лицо. Оно принадлежало человеку еще молодому, но с чертами животными и жестокими. Густые брови, большие усы; открытый рот, казалось, готов был испустить крик. Я заметил на его шее воротник кожаной куртки. Я еще сильнее сжал схваченную мною руку, кисть которой я яростно скручивал. Рот человека раскрылся еще больше. Вынужденный к неподвижности, с кистью, зажатой в моей руке, он, должно быть, жестоко страдал, потому что и не думал пускать в ход свой нож, клинок которого ежеминутно мог быть всажен в мое тело. Вдруг я услышал шум падающего на гравий предмета и страшное ругательство. Человек в отчаянном усилии вырвал свою руку и уронил нож. Послышался шум раздвигаемых листьев, и мой обидчик пустился наутек. Я остался один, на берегу озера, посреди все более сгущавшегося тумана. Изо всех сил я стал карабкаться по склону газона, отделявшего тропинку у озера от большой проезжей аллеи. Когда я выходил на нее, меня окликнул грубый голос: