Провинциалы. Книга 4. Неестественный отбор
Шрифт:
– Летопись ныне здесь, в столице, пишется, – отозвался Черников, отмечая, что за эти годы (сколько прошло?.. Больше десяти лет точно) юноша стал настоящим мужиком, обрел очевидную независимость и уверенность.
– Значит, по личному вопросу, – догадливо произнес Пабловский. – Тогда, скорее всего, в охотничью избушку от суеты… Нет, не случайна наша встреча… Отойдем-ка, где потише… – И повел его в сторону, к окну, где было не так многолюдно. Стал серьезным, негромко произнес: – Я, Борис Иванович, в команде Ельцина работаю и тебя давно разыскиваю…
– А чего меня искать, последние годы я сиднем на одном месте сидел…
– Я в курсе,
– Нет еще…
– Ускорим… А что же ты в Москве делал, что на глаза не попался?..
Не узнаю Бориса Ивановича…
– Да, вроде не таился… Даже выступал по просьбе Попова…
– Гавриила?.. Надо же, и ведь не сказал, что такого человека эксплуатирует… Одним словом, куда летишь?
– Да вот на родину надо, потом в Иркутск…
– Пошли билет сдавать, – Пабловский вновь подхватил его под локоть. – По всему вижу, что особо тебя никто не ждет.
– Да я еще и не брал.
– Тем лучше, – обрадовался тот. – Тогда пошли, меня машина ждет, по пути все обговорим.
– Куда?
– Ко мне домой, естественно, у тебя же здесь дома нет.
– Ну, во всяком случае я не бомж…
– Догадываюсь, какая-нибудь самаритянка приютит, приласкает, – перебил Пабловский, – но зачем ее утруждать. У меня большая квартира, я один… А ты, Борис Иванович, нам очень нужен… Видишь, какие дела делаются. Страну перекраиваем…
В черной «Волге» с молчаливым водителем за рулем по дороге обратно в Москву Пабловский стал вводить его в курс дела. Он познакомился с Ельциным, когда работал в его предвыборном штабе, и теперь возглавлял аналитическое управление. Ему нужны были умные головы, а уж головам с таким, как Бориса Ивановича опытом и талантом, просто цены нет. – Не знаю кто, в Бога еще не поверил, но кто-то сведущий тебя мне, Борис Иванович, послал. И мне поможешь, и воочию увидишь то, о чем мечтали. Никакого коммунистического мракобесия: свобода, демократия, собственность…
– Свобода, равенство, братство, – вспомнил Черников. – Не люблю я лозунгов. Но ради новой страны готов потрудиться. Хотя не все еще понимаю, слишком много поменялось за это время.
– Самое главное, коммунистов теперь нет и не будет, – азартно произнес Пабловский. – Наконец начнем жить, как весь цивилизованный мир.
– Так чего мы тогда к тебе на квартиру поедем?.. Давай сразу на твою работу.
– А действительно, ты уже и так насиделся… – не совсем уместно попытался пошутить Глеб.
…Управление, которым руководил Пабловский, занимало несколько комнат в одном из старинных зданий. Сотрудников было немного, за исключением двух ученого вида женщин остальные были мужчины из интеллигентных очкариков или высоколобых мыслителей. Они то рассеивались по кабинетам, молчаливо задумавшись, то перетекали группами из одного в другой, что-то эмоционально обсуждая. И на первый взгляд эта атмосфера мозговых атак, как догадался Черников, ему понравилась. При более близком знакомстве это впечатление укрепилось. Башковитые сотрудники (если не доктора и кандидаты каких-либо наук, то явные умники), очевидно, были идейно близки, а кое-кто и давно знаком. Но он так до конца и не понял, чем же, кроме проработки идей, они еще занимались. Уже знакомые лица вдруг сменялись новыми, потом и эти новые исчезали, сотрудники управления все время куда-то улетали, уезжали, им на смену появлялись другие, такие же энергичные и знающие то, что Черникову было неведомо.
Спрашивать Пабловского о задачах управления он не стал, надеясь со временем во всем разобраться. В его функции входила понятная и привычная работа: каждый день он шел в прежде недоступные ему архивы и продолжал то, что делал всегда: излагал свое понимание того, чего добились коммунисты за годы правления. В большой и пустой квартире Глеба они оба появлялись, как правило, около полуночи, чтобы разойтись по разным комнатам, отоспаться и с утра вновь бежать по делам. Выходных в управлении фактически не было, всегда кто-то чего-то не успевал, поэтому и в субботу, и в воскресенье никуда не уехавшие и не исчезнувшие сотрудники трудились, лишь позволяя себе уйти немного раньше, чем обычно.
В один из выходных Глеб уговорил Черникова сходить в ресторан, устроить праздник чревоугодия и пьяного веселья, объяснив это необходимостью разрядиться. Там он сразу же нашел знакомых, вместо пьяного расслабона получилась громкая планерка, Черников откровенно проскучал вечер, да и изысканная для других еда показалась ему невкусной и даже вызвала расстройство желудка.
На следующие выходные он в свою очередь убедил Пабловского устроить обед дома, вызвавшись быть шеф-поваром. И на этот раз они поели с удовольствием и без деловых разговоров никогда не надоедающей дымящейся отварной картошки, квашеной капусточки, соленых хрустящих огурчиков, селедочки, которые замечательно шли под холодную водочку, и тот согласился, что этот обед не только многократно дешевле ресторанного, но и вкуснее.
– Я бы на пару недель всех граждан страны в тюрьму сажал, – неожиданно сказал Черников. И пояснил удивленно вскинувшему глаза Пабловскому: – Там быстрее истинные ценности понимаешь…
Хотел было развить мысль дальше, рассказать, как бывает сладок затертый сухарь и живителен кипяток, но, взглянув на разомлевшего, отвалившегося на диване, распустившего уже наметившийся животик, довольного жизнью Глеба, передумал…
…Он покрывался архивной пылью, нисколько не сожалея об этом, и даже вдруг как-то утром поймал себя на мысли, что с удовольствием думает об ожидавшей его тишине этих хранилищ минувших судеб и дел, наконец-то понял Валентина Пикуля (хотя, привыкший строго относиться к фактам, не одобрял их вольное трактование в угоду интриге), подумал, а не стать ли архивариусом, пожалел, что жизнь столь коротка, – всего, чего хочется, не успеешь. И поторопился завершить служебные изыскания, чтобы не поддаться соблазну и окончательно не превратиться в архивного червя. К тому же позвонили из издательства, пригласили прочитать гранки, хотя прежде обещали не раньше, чем через полгода (он выяснил у редактора – Пабловский ускорил), и он вновь вернулся в день сегодняшний, в котором не все еще было ему понятно…
Эта новая жизнь в новой должности, в новой стране хотя и вызывала порой эйфорию, не была стабильной. Он все еще продолжал ощущать происходящее и вокруг, и с ним неким временным действом, которое неизбежно должно было закончиться. Но, с другой стороны, не мог даже предположить, что будет потом, понимая при этом: так, как было прежде (до ареста и до распада СССР), уже не будет. А вот то, что было последние семь лет, вполне… От сумы да от тюрьмы…
Через пару месяцев он изложил все, что ему дали архивы и собственный опыт. Получилось документальное повествование о диссидентском движении в бывшей стране и борьбе с ним государства в лице Комитета государственной безопасности.