Проводник
Шрифт:
В следующее мгновение Вере показали, как Митя плачет в своей комнате. Этот маленький человек оказался очень одиноким, несмотря на то, что у него была мать.
– Сынок, прости! – отчаянно выкрикнула Вера.
Она была опустошена, ей было достаточно лишь этих двух эпизодов из ее жизни, чтобы сломаться. Вера сильно любила своего сына, но, оказывается, не успела заметить того, что себя она любила все-таки больше.
Несмотря ни на что, Вера и ее Проводник продолжали лететь. Обе руки тряслись от напряжения, пытаясь из последних сил удержаться друг за друга, потому что перед ними продолжали всплывать картинки с Вериными
– Господи!! Иисусе Христе! Сыне Божий, помилуй меня, грешную!
И в следующее мгновение все как будто остановилось, они вошли в зону относительного покоя. Проводник ослабил свою руку. Вера летела совершенно истощенная. Ее одежда состояла из сплошного тряпья. Глаза ее были закрыты, но по щекам текли настоящие слезы. Вера осознавала все, но было уже совсем поздно. Ее нет, и она не может ничего исправить.
Она не совершила ни одного греха, но перед собой оказалась грешна…
Яркий теплый свет озарил все вокруг в то мгновенье, когда проводник сам отпустил Верину руку.
Она словно была выброшена в невесомость и парила на спине в вечном покое, расставив в стороны обессилевшие руки.
Убийца.
1993 год.
Москва.
Скорая ехала в своем привычном режиме по Кутузовскому проспекту, даже не стараясь обгонять мешающие на пути автомобили. Врачи, преданные своему делу и клявшиеся когда-то именем Гиппократа о том, что будут спасать во что бы то ни стало абсолютно всех людей на земле, сейчас исполняли свой долг явно в полсилы.
Перед ними на окровавленной кушетке лежал мужчина лет сорока. На нем была черная кожаная куртка, под которой виднелась пропитанная насквозь кровью олимпийка Adidas.
– Поперек горла мне уже эти братки, – сказал один из врачей бригады, – сами себя лупят, а мне спасай. Ради чего?! Ну, если сейчас не спасу, его же все равно хлопнут через неделю. Сил нет уже, к роженицам и старикам не успеваем из-за этих уродов. Разряд! Всё, фиксируй время смерти…
Врач, словно мясник вытер свои руки от крови умершего Виктора, попавшейся под руки случайной тряпкой.
Виктор все слышал и видел. На его лице не было совершенно никаких эмоций. Он просто спокойно ехал на соседнем кресле и наблюдал за тем, как его тело упаковывают в черный полиэтиленовый пакет.
Внезапно раздался громкий матерный крик водителя скорой, и машина резко затормозила. Пассажиры, словно бильярдные шарики начали разлетаться по салону кто куда. Виктор сидел как и прежде, только теперь, словно в замедленной съемке мог наблюдать, как тот самый врач, который только что махнул на его спасение рукой, смертельно врезается виском в отлетающий электрокардиограф, а медсестричка – симпатичная молоденькая девушка, наверняка не поняв, что в данную секунду происходит, на глазах у Виктора ломает свою тонкую красивую шею и мгновенно умирает, свернувшись в совершенно в неестественной для человеческого тела позе.
Виктор все так же безэмоционально вышел из искореженной машины скорой помощи, причем искренне обрадовался своей новой возможности делать это, будто левитируя, словно он – облако, которое тихо и беспрепятственно парит сквозь любые предметы и преграды. Однако
Белый влажный мутный воздух окружал парящего Виктора. Он уже явно видел, что его кто-то держит за руку и ведет за собой, но конкретно фигуру Проводника он никак не мог разглядеть, только кисть его руки, которая, чем дальше они шли, тем сильнее начинала сжиматься.
Через некоторое время стало холодно, впервые за все это время Виктор решился на разговор.
– Эу! А мы вообще куда? Я понял, что я умер, блин, я даже помню, как именно, идиотизм… Алё! Можно мне хотя бы коротенько пояснить …
Виктор не успел договорить, как на него внезапно обрушился шквалистый леденящий ветер, рука Проводника резко сжалась до такой степени, что казалось будто это даже больнее ледяного урагана. Виктор истошно закричал, ему четко стало понятно, что они вошли в зону, где его связь с Проводником могла оборваться в любой момент, потому что они оба уже из последних сил держались друг за друга.
Стараясь не открывать глаз Виктор все же пытался уловить слухом, что происходит вокруг. Совсем рядом с ним раздавался мужской плач. Он был таким навязчивым, сверлящим, с мольбой о пощаде. Плач становился все громче, все ближе. Виктор уже не мог этого терпеть и непроизвольно, откинув голову назад, издал истошный грудной вопль. В ту самую секунду он ощутил, что его рука выскользнула и он увидел, как Проводник пытается дотянуться, чтобы вновь схватиться, но ничего не получается, и Виктора начинает кидать в разные стороны, точь-в-точь как тех, что еще несколько мгновений назад ехали с ним в скорой помощи. Виктор зажмурился и вдруг оказался в полной тишине. Испуганно приоткрыв глаза, он ощутил, что сидит на скамейке в каком-то сером и мрачном пространстве. Перед Виктором, словно в кинотеатре, появился экран, на котором показывали кино… Кино только для него одного …
– Ну давай! Ну! Урод, быстрее! Сам напросился, тогда делай свое дело! Быстрее! Менты сейчас приедут! – говорил несуразно одетый бритоголовый малый.
Виктор стоял с пистолетом в руках и никак не решался сделать выстрел. Он должен был убить ни в чем не повинного человека, отца двух милых девочек, в целом, наверное, хорошего человека, который просто отказался платить за придуманную новой бандитской властью «крышу» и пожаловался на этих братков другим, соседним. Глупая импульсивная необдуманность теперь решала его жизнь.
– Прошу вас! Пожалуйста! Не делайте этого! Я прошу вас, пожалуйста, не надо! Я вас умоляю!!
– Ну!
Раздался выстрел, и приговор был приведен в исполнение. Кино закончилось. Экран исчез.
Виктор резко закрыл свое лицо руками и начал стонать от охватившей его душевной боли.
– Они ничего не знают! Вы ничего не знаете! Ничего! – Виктор кричал в никуда, кричал отчаянно и безысходно.
– Прошу вас, не надо! – вдруг раздался все тот же молящий голос убитого.
Рядом с Виктором на скамейке сидел тот самый мужчина и повторял, глядя на своего убийцу: «Прошу вас, умоляю, не убивайте меня… я же вам ничего плохого не сделал. Я перед вами ни в чем не виноват. Пожалуйста, не надо! Не убивайте меня! У меня семья, умоляю…»