Проводник
Шрифт:
— Песок до горизонта, Оленька, только песок до горизонта, — весело отозвался Доминик.
Я прислушался к тяжелой поступи мулов, скрипу повозки, коротким гортанным выкрикам людей Доминика, шороху потревоженных наймитами насекомых. Осклабился и впервые за весь путь раскрыл рот:
— Тогда посмотри на небо, Доминик. Там, на северо-западе.
Тот выругался и принялся укрывать лагерь.
Песчаная буря резвилась всю ночь. Наутро мы двинулись дальше.
Втроем, как и договаривались.
Когда
— Доминик, нужно возвращаться! Он водит нас кругами! Смотри, — шелестит карта, пищит навигатор. — За неделю мы добрались отсюда только вот сюда! Это же один дневной переход! Твой Проводник пудрит нам мозги!
— Перестань орать, — палатка наполняется багровым. — Он вывел Клэппа на Ирам, Ольга!
— Он бросил его на полпути!
Конечно, я бросил его, конечно.
Николасу Клэппу никогда не добраться до Ирама самому. Он так светился изнутри, когда пришел ко мне, так пламенно говорил, что хочет только отломить кусочек везения от Аль-Йаман Ас-Саида, от Ирама, города удачливых арабов. Что это — цель и смысл всей его жизни. И я согласился. Но по дороге у Клэппа появились другие желания, и свет в нем погас.
Я улыбаюсь. Улыбка всегда помогала мне победить.
В палатке наступает тишина. Два пятна — уже бледно-желтое и еще темно-бурое — разбрелись по углам. Они молчат и слышат лишь свое дыхание.
Они не слышат, как шуршит песок, трется о чешуйки, тянется зигзагами за маленькой убийцей.
Пятьдесят сантиметров в длину и три в диаметре.
— А! — вспыхивает багровый. Женский визг перекрывает шипение и глухие удары. — Твою мать! Твою! Мать! Дай аптечку, быстрее! Твою мать!
— Мистер Спенсер! Мистер Спенсер! — Ольга берет себя в руки. — Доминика укусила…
Я уже откинул полог и зашел внутрь. Багровая фигура пульсирует: Дом режет штанину, зажимает голень. Колет иглой, и антидот бежит по венам, пытается догнать проворный яд.
— Его укусила эфа, — заканчиваю я. — Нужно возвращаться. Экспедиция окончена.
Желтая фигура вздрагивает, словно по ней пропустили ток, нагрели угасшую нить накаливания.
— Черта с два, — рычит багряный Доминик. И тычет мне в лицо револьвером. На его рукоятке медленно тухнут капли крови убитой змеи. — Ты поведешь нас дальше.
Я пожимаю плечами.
Я улыбаюсь.
Я иду спать.
Утром мы продолжаем путь.
Неделю Доминик еще мог идти сам. Теперь я несу его. Наверное, так отдают долги.
Когда Дом теряет сознание, он перестает кричать. Только хрипит и стонет, едва под новым шагом всхлипывает пустыня. Тогда мне слышно,
Свет внутри Дома становится слабее с каждой такой остановкой. Я уже еле могу его разглядеть. Мне не видно, как кровоточат его десны и старые шрамы, не видно алых слез на желтой львиной гриве, не видно бисера кровавого пота. Но я знаю — все это так. Яд эфы делает свое дело.
Доминик изрыгает себя на песок и заходится криком. Я поднимаю его, и мы идем дальше.
«Путешественники, приближающиеся к вратам Шеола, слышат вопли терзаемых там грешников».
За ворот мне капает липкое.
Темноту вокруг освещает теперь лишь неровный свет Ольги. Он дрожит на ветру и, кажется, вот-вот потухнет.
— Он умер, Ольга, — говорю я.
Мне не нужно искать пульс, я вижу это своими выжженными глазами — Доминик погас.
— Нет. Нет, он в беспамятстве… Мне нужно зеркало… Нет, — бормочет она, возится над телом. Замолкает, а потом ярко вспыхивает, и над дюнами тянется патокой унылый, обреченный вой. Долгая нота звенит, вязнет в дрожащем мареве. И с каждым выдохом свет внутри Ольги тускнеет.
Я жду. Когда она замолкает, наваливается тишина.
— Он умер, — повторяю я. Мне хочется сломать безмолвие. Разбить его вдребезги, говорить хоть что-нибудь, лишь бы не давила на уши пустота, оставшаяся после протяжного женского воя. — Нужно было вернуться.
Ольга долго молчит. Так долго, что я успеваю понять, как сильно устал за все эти годы. Ложусь на горячий песок и закрываю глаза. И тут она впервые называет меня по имени:
— Михаил, — слова тяжело выбираются наружу. — Скажи, а из Шеола и правда виден Рай?
— И наоборот, — киваю я.
Вспышка белого электричества раздирает опущенные веки:
— Вставайте, мистер Спенсер! Мы идем дальше!
Я медленно сажусь и озираюсь вокруг. Мне видно все, на многие километры вперед.
— Врата за тем барханом, — говорю я.
— Вы дождетесь меня? — Ольга едва унимает сбившееся дыхание.
— Конечно, — отвечаю я. А когда ее фигура скрывается за барханом, добавляю, — мы с Домиником будем ждать вас здесь. Только просите громче, чтобы услышали там, в Раю.
На пороге Шеола время замирает. Оно делает воздух вязким, как мед, забивает гвоздь в солнце, приколачивает его к небу. За двое суток желтый шар не сдвинулся ни на йоту.
Я пью подсоленную воду и засыпаю, когда вздумается. Вокруг меня темнота. И где-то в ней лежит накрытый одеялом Доминик.
Иногда, перед тем, как я проваливаюсь в забытье, темнота отступает, словно океан во время отлива, и на илистом дне остаются куски воспоминаний. Ошметки прожитых не мной жизней.