Пройдённый путь (Книга 1)
Шрифт:
К концу дня, не добившись успеха на участке 6-й дивизии, противник прекратил атаки. Однако ясно было, что, перегруппировав свои силы, он завтра попытается прорвать оборону корпуса на другом участке. К этому времени соединения 10-й армии отошли и закрепились на рубеже реки Аксай-Есауловский. Таким образом, корпус выполнил поставленную ему задачу. Учитывая это, а также и то, что корпус очень утомлен непрерывными боями, я решил ночью вывести его из боя и сосредоточить на станции Гремячая, а оттуда отвести вдоль железной дороги, за оборонительные позиции наших стрелковых соединений.
Отдав распоряжение начдиву Апанасенко - с наступлением темноты снять 6-ю дивизию с обороны, я поехал к
Сидим мы на травке, обедаем, а мимо нас проходит высокий худой казак в изрядно поношенной венгерке и рваной шапке. Одежда казака запылена, вид усталый, на плече уздечка. Я окликнул казака и пригласил его поесть борща.
– Благодарствую, - ответил казак и присел около меня. Кто-то дал ему котелок с борщом, и он начал жадно, обжигаясь, есть.
– Откуда, станичник, идешь? - спросил я его.
– Да вот лошадь ушла, искал ее, сатану, а она как в воду канула.
– Конягу его, товарищ Буденный, видно, цыган Улагаю продал! - пошутил Сиденко.
Услышав мою фамилию, казак опустил в котелок ложку и, часто моргая глазами, уставился на меня. Он даже рот открыл от удивления.
– Ну, что смотришь, не узнал?
– Да как вам сказать, шукаю я вас третий день.
Казак вскочил на ноги и растерянно посмотрел по сторонам.
– Прошу помиловать. Вот вы какой - добрым словом меня позвали и накормить приказали. А меня ведь, сукина сына, послали вас изловить или того... Но вижу - рука не подымется.
Казак вытащил из кармана револьвер и бросил его на землю.
– Нет, не подымается, можете меня стрелять.
– Коли сам признался, стрелять не буду.
– Тогда примите меня к себе, я буду честно служить у вас.
– Хорошо. Из какой ты станицы?
– Кубанский я.
– Эк занесло! Послать, что ли, его к казакам Колесова?
– Нет, я ж хочу при вас.
– Ишь ты! - и я пристально посмотрел ему в глаза.
Казак вытянулся:
– Виноват! Не вышло - стреляйте!
Я приказал Сиденко хорошенько допросить его и поехал в 4-ю дивизию.
В пути, поднявшись на одну высотку, я влез на скирду сена и стал наблюдать за селениями, занятыми противником. С этой высоты, расположенной юго-восточнее хутора Верхний Яблочный, в бинокль хорошо просматривались населенные пункты Похлебин, Майорский, Котельниковский.
Сначала незаметно было чего-либо заслуживающего внимания. Но вот около одного из этих населенных пунктов я вдруг увидел движение кавалерии. Продолжая наблюдение, я определил, что несколько конных полков белогвардейцев строятся в развернутом разомкнутом строю, один другому в затылок. Не трудно было определить, что противник строил боевой порядок в несколько эшелонов для атаки нашего корпуса в конном строю. Глубина боевого порядка обеспечивала противнику наименьшие потери от артиллерийского огня, а также позволяла наращивать силы в атаке наших оборонительных позиций. Уже вечерело, значит ясно, что белые решили атаковать корпус ночью и тем самым уменьшить эффективность наших огневых средств. Они, очевидно, пришли к заключению, что бессмысленно продолжать дневные атаки наших позиций под ливнем артиллерийского и ружейно-пулеметного огня.
Белые готовили атаку на участок обороны 20-го кавалерийского полка 4-й дивизии, за позициями которого располагался 19-й полк этой же дивизии, выведенный в резерв. Больше частей на этом участке не было, и времени на переброску дополнительных сил и средств с других участков тоже уже не было. Что делать:
Отходить было уже поздно, так как белоказаки, увидев наш отход, немедленно начали бы преследование бригады, а это могло поставить ее в тяжелое положение. Поэтому я решил, что бригаде необходимо обороняться с тем, чтобы при подходе противника к нашим позициям обрушиться на него огнем всех огневых средств, расстроить его боевой порядок, а затем перейти в контратаку. 19-й и 20-й полки были одними из лучших в корпусе. Они располагали сильной артиллерией и достаточным количеством пулеметов. На эти полки можно было положиться.
Приняв это решение, я спрыгнул со скирды, сел на коня и поскакал на участок обороны 20-го полка. Ко мне навстречу уже спешил командир 1-й бригады Маслаков, который также заметил сосредоточение белогвардейцев. Я приказал Маслакову немедленно выдвинуть все пулеметы и артиллерию 19-го и 20-го полков на передний край обороны, а бригаду скрытно для противника построить для контратаки в конном строю двумя эшелонами (19-й полк в первом, а 20-й во втором эшелоне).
Такое построение боевого порядка бригады обеспечивало наращивание силы удара в ходе контратаки, а также затрудняло противнику определить силы контратакующих его частей конницы.
Вскоре Маслаков доложил, что артиллерия и пулеметы заняли указанные огневые позиции, а бригада построена для контратаки.
И вот белые начали движение. Они двигались шагом, развернутым фронтом поэшелонно, полк за полком, строго соблюдая установленные дистанции. Белогвардейцев было так много, что, казалось, в наступающих сумерках ползет туча саранчи, поглощающая собой ослабевший свет дня.
Артиллерия бригады открыла беглый огонь по противнику. Колонна противника заколыхалась. Тускло блеснули тысячи клинков, и белогвардейцы галопом перешли в атаку. Но вот дружно застучали все сорок пулемётов бригады, и первый эшелон белогвардейцев, опрокинутый метким огнем, метнулся назад, сшибаясь со следующими за ним эшелонами. Атака противника захлебнулась. Наступило время контратаки. Я приказал выбросить на фланги бригады пулеметные тачанки и подал команду: "Шашки к бою! За мной, в атаку марш, марш!" 1-я бригада с места в карьер устремилась в контратаку, заглушая треск пулеметов мощным боевым криком "ура". Лавой катилась на врага бригада. Рядом со мной на крупном гнедом коне мчался комбриг Григорий Маслаков. Это был человек огромной физической силы и отчаянной отваги. Были в его поведении крупные недостатки, но храбрость в бою, умение личным примером увлечь за собой бойцов и добиться победы искупали их.
Сблизившись с противником, бригада врезалась в его боевой порядок, действуя шашками и револьверами. Трудно описать эту отчаянную рубку в ночной темноте. Лязг клинков, выстрелы, ругань, крики и стоны раненых людей, топот и ржание лошадей, треск пулеметов и гулкое уханье пушек впереди, позади, справа, слева. В темноте нельзя было различить, где свой, а где чужой, так как все кричали и ругались на русском языке. Только чувство подсказывало, где враг. Захваченный боем, я пробивался все дальше и дальше и не заметил, что зарвался слишком далеко. Как-то вдруг стало тихо и впереди никого не видно. В стороне проскакал казак. Я прицелился, но пистолет не выстрелил. Оказалось, что в обойме кончились патроны. Повернув обратно, я остановил лошадь и прислушался. Влево, впереди слышался шум боя. Одиночные выстрелы чередовались с нестройными залпами. Я извлек из пистолета обойму и стал набивать ее патронами. Вдруг справа и слева послышался стук копыт, и в это же мгновение меня кто-то потянул за рукава шинели. Четыре казака справа и слева, ухватившись за полы и рукава моей шинели, закричали: