Пройдя сквозь дым

Бессонов Алексей Игоревич

– Да уж, вам пока не до этого, – кивнул Огоновский. – Ладно, и на том спасибо. Да, Мокоро! Надеюсь, вы понимаете, что без надежной охраны вам и на горшок нельзя?

– Д-догадываюсь, – мрачно отозвался наместник. – Хотел бы я знать, чем это все кончится. Что мне теперь, все храмы обыскивать?

– Лучше пока не скандалить. И для вас – не спешить!..

И, хлопнув наместника по плечу, Огоновский поспешил к танку: с площади, негромко урча, выезжали последние «Биверы».

Ланкастер уже сидел на месте водителя. Едва Огоновский забрался в рубку, сзади запели оба движка.

– За нами следили почти все это

время, – спокойно сообщил гренадер. – Вон оттуда, с последнего этажа, – его рука указала на некогда величественное восьмиэтажное здание со сложной лепниной на фасаде. Сейчас Огоновский едва ли насчитал бы два невыбитых окна…

– Следили?

– Ага. С применением оптического прицела, укрепленного на старой крупнокалиберной винтовке местного производства.

* * *

В восемь утра Огоновский содрал с себя операционный комбинезон и заперся в узкой, как колба, душевой кабине. На «конвейере» он не работал с войны, и, честно говоря, не предполагал, что когда-нибудь придется снова вспомнить все это: вот очередной раненый, уже в наркозе, въезжает в герметичный бокс, где его ждет бригада хирургов, перед глазами у старшего вспыхивает виртуальный монитор с разноцветными, изящными объемными сигнатурами поражения, тут же из-под стола выползает поддон-укладка, поблескивающий десятками «пускачей» нанороботов на все случаи жизни, потом короткий доклад старшей сестры – и время, время!.. Лазерный скальпель в зажат в пальцах: за переборкой ждут своей очереди другие…

Специальные присадки заставляли горячую воду пахнуть горным ледником.

В девять, он это знал, будет совещание у Белласко. Ему идти совершенно необязательно: притащили, идиоты, двоих однозначно неоперабельных, пускай теперь выпутываются сами. Как будто нельзя сразу разглядеть травму головного мозга, несовместимую с реадмиссией личности… попробуй теперь объяснить это родственникам! Брали-то вроде живых. В принципе, они и сейчас живы, эти несчастные коматозники, но людьми им уже не стать никогда, а значит, и на ноги их ставить незачем.

С политической точки зрения это ошибка… а ошибаться мы сейчас не можем, тем более здесь. Андрей вышел из кабины и принялся надевать стандартный флотский комплект белья, положенный каждому из служащих миссии.

«А где, интересно, полоса отчуждения, разделяющая долг врача и долг политика, – подумал он, с неудовольствием разглядывая в зеркале еще не пугающий, но уже весьма отчетливый живот. – Точнее даже, не «где», а «в чем»… в том, быть может, что врачам не стоит идти решительно ни в какие системы управления, кроме Департамента Здравоохранения? Как бы донести эту мысль до избирателей, а то и на следующих выборах все закончится известным образом, и опять мне придется вязнуть в бюджетах и фондах развития, сверлящих мозги почище любой мигрени.»

Он понимал, что лукавит, но это, безобидно-мелкое ворчливое лукавство, позволяло отогнать морок беспокойства, терзающий его с первого же дня прилета на Трайтеллар. Нечто, нависшее над ним, мешало дышать, загоняло в противную серую одурь, и Андрей начинал бояться за свою способность принять хоть какое-то решение тогда, когда это от него потребуется. А в том, что потребуется, он не сомневался.

На шее задергался коннектер.

– Вы еще не спите? – спросил голос Ланкастера. – Мне сказали, что вы уже все закончили.

– Нет, – словно очнувшись, пробормотал Огоновский. – Нет, не сплю и пока, наверное, не буду. Мне пришлось принять препарат, выбивающий алкоголь, а после него не спят долго.

– А, извините. Дело в том, что только что прилетел Чандар. Мы собираемся внизу, в зале.

– Иду, – и Андрей потянулся за сложенным в стерильный пакет комбинезоном.

Сквозь слегка тонированные окна коридора, что вел в четвертый оперблок, пробивалось яркое утреннее солнце: на светло-бежевой стене лежали косые полосы света. Огоновский привычно замер в шлюзе стерилизатора, снова бросил взгляд на себя – стены шлюза были зеркальны, – и, усмехнувшись, шагнул к лифту.

Первое, на что он обратил внимание, войдя в «запретный» зал первого этажа, это почти полное отсутствие аппаратуры, недавно еще занимавшей чуть не половину его площади. Исчезли все громоздкие контейнеры, и лишь пять небольших ящиков под привычными чехлами с эмблемой бифортских территориалов все так же стояли в дальнем углу. На одном из них сидел Ланкастер с сигарой в зубах, у окна, спиной к дверям, темнела узкая фигура ученого. Советник Норманн почему-то отсутствовал.

– Доброе утро, – поздоровался Огоновский, и Чандар тотчас же развернулся ему навстречу.

– Доброе, – вежливо кивнул он. – Хотите кофе, доктор?

– Кофе? – немного удивился Андрей, не понимая, откуда ему взяться.

Ланкастер слегка сдвинулся на своем ящике, и Огоновский увидел на полу за его спиной небольшой кофейный автомат.

– Не откажусь, – Огоновский поискал глазами, где бы ему присесть, и в итоге опустился через ящик от Ланкастера. – Как ваши успехи, Ярослав? Вы, кажется, уже обсудили что-то без меня?

– Вам не удастся поймать нас на невежливости, – коротко рассмеялся Чандар.

Он повернулся к Ланкастеру, и теперь Андрей явственно разглядел на темном лице ученого резко проступившие морщины запредельной усталости. В иной ситуации он отправил бы его на восстановиловку в приказном порядке, но сейчас – это было понятно без слов, – о серьезных процедурах не стоило и заикаться. Пара инъекций, может быть… потом.

– Вы можете начинать, я думаю, – буднично заметил Виктор, передавая ему горячую кружку. – Мы уже в сборе.

– Ах, да… – Чандар улыбнулся и вздохнул. – В общем-то, мы могли бы уже складывать вещички. То, ради чего я сюда несся, то есть та опасность, которую предполагал, в данный момент отрицается полностью. Можно было бы написать отчет и забыть обо всем, так как дальше начинается не совсем моя компетенция.

– И чего ж вы так боялись? – прищурился Огоновский, почти уверенный в ответе.

– Того, о чем вы подумать никак не могли, – после короткого молчания ответил ученый. – Вы думали, я одерну вас или же переведу ваш нелепый вопрос в шутку? Извольте, я могу ответить: все равно ведь, случись вам рассказать об этом где-нибудь, вам никто не поверит. Да и моего имени официально не существует, разве вы не догадались? Ну, так вот, дорогой доктор… на сегодняшний день нам известен всего один случай не-техногенного пробоя в соседний пузырек той пены, в которой мы с вами существуем. Пробой этот был осуществлен не людьми и, собственно, далеко не вчера. Кем – не имеет ни малейшего значения. Значение для меня имел только способ. А способ хреновый. Все еще хотите знать?