Шрифт:
Джек Промиси по прозвищу Посуляй, он, вообще, с придурью. То предлагает ограбить почтовую карету, и плевать ему на стражу, то на кладбище пойти отказывается. Нет, не сказать что он трус или хвастун. Карету-то мы подломили ведь, лихо подломили. Посуляй сам все придумал, сам и повел нас на дорогу у цыганской кузни. Сам и опозорился. Не почтовая карета оказалась, а тюремная. Их в Бристоле часто под почту красят, чтоб народ поменьше глазел. Да и то сказать – что мешок с депешами, что мешок с костями – все государственный груз. Вот
Посуляй так рассердился, когда его увидел, что и слова сказать не дал. Тот, может, поблагодарить хотел, но Посуляй его по шеяке, по шеяке – проваливай, говорит, чтоб глаза мои тебя не видели. Мне с государственными преступниками говорить не о чем, я честный вор! Встретимся под виселицей, тогда и перетрем за жизнь!
Так и прогнал, прямо в цепях. Правда, там кузня рядом. Это я точно знаю. Посуляй еще до скачка со здоровенным цыганом-молотобойцем шептался. В долю, что ли, хотел взять?
Да, о чем я начал-то? А! Про кладбище. Хоронили в Квинсе старого лорда из Адмиралтейства. Маленький Стрига прибежал – народу, говорит! Пьяному сторожу упасть негде.
Ну, я, Посуляя не дожидаясь, дал команду нашим – чистить перья, котелки сапожной ваксой надраивать. В приличное общество выходим – лордову родню пощипать. Не каждый день такое счастье. Щипачи мои дело знают – не пожалели и штору, вчера только краденную в бродячем цирке – черную, с серебряными звездами, разодрали на галстуки. Только приоделись, прилизались, тут и Посуляй явился. Это что, говорит, за гильдия трубочистов? Воскресную школу решили ограбить?
– Почему сразу – ограбить? – обиделся я. – Джентльмены желают выразить соболезнования родным лорда Септимера и принести облегчение их исстрадавшимся кошелькам.
– Лорд Септимер умер? – Посуляй нахмурился.
– А я тебе о чем толкую! Преставился, упырь. Говорят, за морем был на излечении, а вернулся в гробу. Там сейчас полкабинета министров собралось! И у каждого – вот такой кошель с золотом! – Я показал. – Не говоря уж о батистовых платках с гербами – просто на земле валяются! Собирай, отжимай слезы и неси хромому галантерейщику, по тридцать шиллингов за штуку!
Вижу – Посуляй меня и не слушает совсем. Задумался глубже утопленника.
– Ну, чего ты встал? – спрашиваю. – Айда на кладбище, пока всех пускают!
В первый раз за все наше знакомство не увидел я в глазах Посуляя радости от близкой поживы.
– Хорошо, – говорит, – идите.
– То есть как – идите?! А ты?
И тут Посуляй нам выдал – я чуть на собственный котелок не сел.
– Видишь ли, – Бен, говорит, – никак нельзя мне на кладбище. Я в ту пятницу нехорошо про лорда говорил…
Я прямо растерялся.
– Да разве про лорда кто-нибудь хоть раз в жизни сказал хорошо?! Пес цепной, а не лорд, царствие
– Напрасно ты так, брат мой, Брикс. – Губки постно жмет Посуляй. – Все же и лорд – чей-то там муж, поди, отец семейства, королеве слуга.
– Ну и герб ему на спину! – отвечаю. – Нам-то какая печаль? Тебе ли не знать, Посуляй, что этот Септимер похвалялся нашего брата, честного карманного добытчика, развесить вдоль платановой аллеи вместо фонарей!
– В том-то и дело, – вздыхает Посуляй. – Я ведь так в Пьяной лавочке и сказал: раньше лорда Септимера зароют с почестями да под волынку, чем он меня поймает. Сам видишь: он условие выполнил. Явись я теперь на кладбище, старик, чего доброго, из гроба встанет и платежа потребует…
Так ведь и не пошел в тот раз Посуляй с нами. Я, грешным делом, подумал, что не пустили его дела амурные. Ведь не струсил же, в самом деле! А вернее всего – Дина свидание назначила. Крепко эта актриска ему голову заморочила, ходил за ней, как за невестой, мы уж свадьбы ждали. Да куда там! Прошло время – много разного я понял и про Посуляя, и про актрис, и про нас, чертей карманных, и про лорда Септимера, и про все королевство, про небо и землю, и лучше бы мне всего этого не знать…
Недели с той поживы не прошло – снова Стрига в нору прибегает, глаза, как блюдца.
– Идет! – кричит. – Шибко идет!
А кто идет – и выговорить, сердяга, не может – разгорелся, ноги сами коленца выписывают, чуть копытца не отбрасывают.
Ну, обратали его кое-как, усадили на мешок с рухлядью да съездили легонько по сопатке, чтобы не дергался.
– Кто идет-то? – спрашиваю. – Облава? Фараоны? Гвардейский патруль?
– Остров, – говорит, – идет. Скоро с маяком поравняется.
– Че-его?! – Ребята за столом железку катали, так забыли и про карты. – Ты не ври, припадочный, а то еще раз по сопатке получишь!
– Чтоб я честной доли не видал! – отзывается Стрига. – Чин чинарем – остров! Скала повыше нашей Кабаньей горы! Лес густой по берегам! А волны гонит, как в шторм! Да вы вертушку-то отомкните, сами послушайте, чего в городе делается!
Высунулся я в форточку – и правда! Топот, гам, все в порт бегут, «Остров, – кричат, – остров пришел!»
Наши тоже услыхали, удивляются:
– Что же это будет? Война?
– Нет, не должно. Что за война без пушечного грома? Да и потом – у нас с островными союз. Должно быть, торговать хотят. А в этом деле без нас, «карманных расходов», как говорит господин государственный казначей, никак не обойдется. Стало быть – подъем, фартовые! Стройся в боевые порядки – строго как попало – и в порт.
Я уж и крылатку натянул, на три размера побольше той, что коню велика – для ручного простора…
Как вдруг с улицы – свист. Гарри Пучеглаз предупреждает: чужой человек до норы прет. Ладно. В одиночку – пусть прет, чего там. Встретим.