Прозой. О поэзии и о поэтах
Шрифт:
После ссылки мы виделись издалека на похоронах Ахматовой да еще где-то раз, может быть два, мимолетно встретились. Я уже по уши ушла в самиздат и в то, что потом стали называть правозащитой, а по-нерусски – диссидентством, и старалась не втянутых в эти дела не подводить знакомством со мной. Да и Иосиф казался мне слишком знаменитым, вращающимся в светских кругах. Хотя бы по стихам Бродского тех лет видно, как я ошибалась.
А в эмиграции мы подружились снова, хотя чаще говорили по телефону, по континентским делам или просто так, чем виделись. Несмотря на все опечатки, я была необычайно тронута тем, что он был моим корректором. Честь великая, а хорошим корректором Иосиф
Он уехал вскоре после того, как я вышла из тюрьмы. Когда в Москве появился «Вестник РСХД» с его новыми стихами, я переписала их все и отправила Гарику Суперфину в лагерь.
Однажды по телефону из Парижа в Нью-Йорк, заминаясь от неловкости, что собралась произносить явно надоевшие ему похвалы, я все же вымолвила: «Знаешь, Иосиф, я всегда любила твои стихи, но то, что ты писал до эмиграции, я любила не всё, а теперь просто все до одного». И вдруг он с детской радостью ответил:
– Нет, правда?
И я обрадовалась, что все-таки решилась это сказать. Оказывается, ему это было нужно!
Но и он меня раз похвалил. В вышепомянутую встречу в Париже я ему сказала: «А вот Дима написал, что Ахматова вам четверым советовала: потому что, мол, для “школы” нужна женщина – “взять Горбаневскую”. А вы меня не взяли».
– И правильно сделали, – весело засмеялся Иосиф.
Но вечером он мне позвонил:
– Неправильно сделали!
Я отдала ему в тот день новые стихи, чтоб он отвез их в Нью-Йорк Саше Сумеркину. Иосиф прочел «Классическую балладу», потом прочитал ее вслух Веронике – два раза! – и не откладывая позвонил. Впрочем, предложил одну поправку. У меня было: «Но уста им тут же связала / любовь, а не страх».
– Надо «любовь, не страх», – сказал Иосиф. Так и осталось.
В Нью-Йорке мы просидели с ним много часов над моим переводом «Поэтического трактата» Милоша. Это был уже последний черновик, после того как его читали многие, включая самого автора, и я переделывала перевод множество раз по чужим указаниям и своему вдохновению. Иосиф прошелся по всему тексту, и мы еще много чего исправили, а потом Чеслав сказал мне: «После Иосифа могу больше не смотреть».
И еще была – теперь можно сказать забавная, но в тот момент такой не казавшаяся – встреча в Нью-Йорке. В декабре 80-го, когда угроза советской интервенции в Польше казалась неизбежной. Мы сидели с Иосифом, Томасом Венцловой и еще одним литовцем и совершенно серьезно обсуждали план организации интербригад для защиты Польши. И, конечно, все четверо собирались высадиться, по возможности, с первым десантом.
А улица Бродского, тоже попавшая в мои стихи, хотя и не посвященные Иосифу, но с мыслью о нем, – в нынешнем Санкт-Петербурге Михайловская. Теперь – не переименовать ли обратно?
«Континент» и Иосиф Бродский на страницах польского подпольного журнала
«Ту тераз» («Здесь сейчас»), подпольный «журнал независимого образования», не раз посвящал свои страницы русской литературе и русской и советской истории. Его публикации направлены как против коммунистической изолганности в этой области, так и против ослепляющего националистического искажения (простительного – скажем мы, русские; но наши польские коллеги, подпольные журналисты, видимо, здраво считают, что дело не в «простительности», не в причинах искаженного взгляда, а в его последствиях – в картине, по-своему не менее ложной, нежели создаваемая «красными»). Об этих публикациях журнала «Ту тераз» время от времени упоминалось в материалах «Русской мысли».
О
«Что такое “Континент”?» – спрашивает Анджей Порай и предлагает подойти к ответу не стандартно, не цитировать редакционных деклараций, а просто взять номер в руки и посмотреть – на обложку, где название «Континент» вслед за русским напечатано на десяти других языках; на оборот обложки со списком членов редколлегии («…состав редколлегии опровергает утверждения советской пропаганды о том, что если вообще какие-то представители западной интеллигенции сотрудничают с писателями-эмигрантами, то это одни только литературные и художественные ничтожества»); на подзаголовок:
“…литературный, общественно-политический и религиозный журнал. Зная «Континент» уже в течение нескольких лет, я могу подтвердить, что содержание отдельных номеров точно соответствует этому подзаголовку и еще более – так великолепно выбранному Максимовым заглавию. У этого журнала действительно есть стремление создать своеобразный Континент изгнанных и угнетаемых, но непокорных. Этот Континент создаем и мы, в стране, которая находится в колониальной зависимости от СССР, и они – добровольные или вынужденные изгнанники, а также те граждане, отношение которых к советскому тоталитаризму позволяет им без стыда считать себя представителями своих свободных стран”.
А.Порай говорит о том, что «Континент» действительно стал форумом, «на котором обмен даже самыми резкими мнениями может происходить без опасения, что Советы используют его для сеяния взаимной вражды между угнетенными народами». И о том, что журнал стал трамплином такого важнейшего политического начинания, как Интернационал Сопротивления. Вслед за статьей А.Порая журнал публикует учредительную декларацию Интернационала Сопротивления.
Павел Едлина в своей статье о Бродском, апологетической в лучшем смысле этого слова, пишет, в частности:
“У России снова есть великий поэт. (…) У России впервые есть великий поэт в эмиграции”.
Поляки, говорит автор, знают, что такое иметь великих поэтов в эмиграции: с ними (не впервые) это вновь происходит – он имеет в виду Чеслава Милоша. Что значит это сближение?
“Пожалуй, именно то, что всегда значило и значит появление великого поэта, свободного духом и вдобавок не подверженного опасности репрессий, – надежду. Их, русских, а поэтому и нашу. (…)
Не он один из рожденных в сталинской империи обладает талантом, чувством собственного достоинства, волей к правде, жаждой свободы и т.д. Не он один из среднего поколения русских и вообще «советских людей» испытал у себя на родине преследования, словно чужестранец. Не редкость в СССР и его исключительно сильный интерес к Польше. Не исключено и то, что втайне пишут столь же выдающиеся поэты и будущее обнаружит новую иерархию ценностей русской поэзии сего времени. Но именно в Бродском Россия имеет своего Поэта, ибо именно он в полноте осуществился как свободный поэт. С решимостью он сначала освободил свое творчество от внутренних ограничений, а затем освободился от замка, запертого снаружи”.