Прозябая на клочке земли
Шрифт:
— Ты там осторожнее.
Надев пальто, он с ключом от машины в руке направился к выходу. Что-то показалось Вирджинии странным, когда он проходил мимо. От него необычно хорошо пахло. Остановив его, она потянулась к нему.
— Что такое? — сказал он, отступив.
Запах лосьона после бритья, поняла она. Значит, побрился.
— Может, к будущим клиентам заехать придется, — объяснил он. — Сегодня парочка в магазин заходила, оставили свои координаты. Может, завезу им телевизор.
— А, — сказала она.
Он, бывало, так поступал. Ну, конечно, это возможно.
— Значит, когда я позвоню в магазин, тебя там может не оказаться.
— Нуда.
— Можно
Он насторожился.
— Что это такое? С чего это?
— Это друг Пузатого Тубы, — сказала она. — С пластинки.
Некоторое время он раздумывал над тем, что она сказала, потом понял и очень выразительно посмотрел на нее. Трудно было догадаться, что именно выражает его лицо. Но она знала, что он чувствует.
— А иди ты! — сказал он. — Иди к черту!
Повернувшись к ней спиной, он пошел по дорожке к машине.
Не нужно было этого говорить, подумала она. Зачем я это сказала? Что со мной происходит?
Всю дорогу, до самого магазина, у Роджера тряслись руки, поток машин расплывался в глазах. Он доехал на автопилоте, припарковался на свободном месте и пошел по тротуару к погруженному в темноту закрытому магазину.
«Уйду от нее, — решил он. — Не вернусь больше к ней».
Он открыл дверь, вошел и заперся изнутри, оставив ключ в замке.
— Господи, — вздохнул он.
Голова была готова лопнуть, изнутри страшно давило. Он спустился в туалет, ополоснул лицо холодной водой.
Учуяла, значит, лосьон после бритья, черт бы его побрал. Это было даже немного забавно.
«Что же делать? — думал он. — Сейчас все прекратить, пока она не заметила что-нибудь еще? Что-нибудь, от чего уже не отвертишься».
Наверху зазвонил телефон. Сюда звук едва доходил, и если бы не привычка, он совсем бы его не услышал.
Его часы показывали семь. Еще рано. Даже если бы он бросился вверх по ступенькам, то вряд ли успел бы. И он еще сбрызнул лицо водой, вытерся и неторопливо поднялся на основной этаж. К тому времени телефон смолк.
Роджер сидел в кабинете за столом, курил и раздумывал. Что, если Чик придет домой? Что, если Вирджиния возьмет такси и приедет сюда? Что, если она поедет туда?
Но в любом случае, думал он, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, когда ни Чик, ни Вирджиния не приедут вдруг домой, и не явятся сюда, и не наймут частного соглядатая и так далее, у него все равно остается неразрешимый, безнадежный вопрос. Он до сих пор не знает, насколько глубоко его чувство к Лиз, как далеко готов он пойти. Потому что кончиться все должно было очень серьезно, а именно: бракоразводным процессом или двумя, а потом, после года промежуточных постановлений, вступлением в новый брак. С Лиз Боннер. Тогда она уже будет Лиз Линдал. А как же дети? Кто из них будет жить с ними? Ее мальчики, пожалуй, останутся с ней. Или нет. Нет, если на развод подаст Чик, то нет — если их разведут по причине супружеской неверности. А Вирджиния ни за что не отдаст Грегга. Так что в лучшем случае он окажется вместе с Лиз и ее двумя сыновьями. Его лишат Грегга, и может оказаться, что Джерри и Уолтер, даже вместе с Лиз, не заменят его.
Конечно, у них с Лиз родятся дети. При этой мысли ему чуть полегчало.
Боже, не слишком ли он размечтался? Не рановато ли? Но ведь когда они остановились в мотеле и легли в постель, а потом просто лежали, ничего не делая, Лиз вдруг сказала:
— Знаешь что?
— Что? — откликнулся он.
— Я хотела бы родить тебе ребенка, я правда родила бы. Хочу этого больше всего на свете.
И
Но Роджер прекрасно знал — пусть Вирджиния думает иначе, — что Лиз вполне соображает, что к чему. Особенно в том, что касается диафрагмы и как ее носить. В этом ее глупой не назовешь. Тут уж она не ошибется. И не потому, что ее ведет какое-то внутреннее чутье. Просто она не может позволить себе ошибиться. Слишком велика будет цена.
«Люблю ли я ее? — спрашивал он себя. — И о чем на самом деле этот вопрос?»
Нет, решил он, наверное, нет. Но ведь он и Вирджинию никогда не любил, и Тедди, и ту девочку в школе, что звали Пегги Готтгешенк, первую девчонку, с которой у него что-то было. В наше время никто никого не любит, как никто не молится и не вскрывает желудки ласточкам, чтобы узнать будущее.
«Но я бы защищал ее, — думал он. — А что может быть ближе к любви, чем это? Если бы встал вопрос: я или она, я, не задумываясь, позволил бы отрубить себе голову, лишь бы спасти ее. Разве этого недостаточно? Остальное — пустой треп.
У меня было такое чувство к брату. Перед тем, как он умер. Пожалуй, я чувствовал это к ним всем: к брату, потом к Пегги Готтгешенк, к Вирджинии Уотсон, теперь вот к Лиз Боннер. Ну, и что из этого следует? Следует ли из этого, что я лжец? Или что я сам себя дурачу? Да нет. Это доказывает только одно: что ничто не вечно. Даже здание «Банка Америки», в который стекаются все деньги и свидетельства о собственности в Калифорнии. Когда-нибудь исчезнет и оно. Пройдет не так много времени, и нас всех не будет. Но моя любовь так же велика, как и их любовь, которая уже стала почти преданием».
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Здравствуй, — с придыханием сказала ему в ухо Лиз.
— Здравствуй, — сказал он.
— Как дела?
— Хорошо.
— Он ушел, — сообщила она. — Приезжай скорей.
— Еду.
— Поторопись, — попросила Лиз и повесила трубку.
Роджер запер магазин, сел в машину и на всех парах помчался в Сан-Фернандо.
В полдевятого того же вечера Вирджиния позвонила в магазин. Никто не ответил. Подождав до девяти, она позвонила снова.
В подавленном настроении Вирджиния набрала номер матери.
— Я тебя не подняла? — спросила она.
— В девять-то часов?! — ответила Мэрион. — Ты, наверно, совсем старушенцией уже меня считаешь.
— А я тут одна сижу. Роджер уехал в магазин, поработать.
— Бедняжка Роджер, — сказала Мэрион. — Он поговорил с Чиком Боннером про магазин?
— Нет, — ответила Вирджиния. — Что ты об этом думаешь? Тебе понравилась идея?
— По-моему, из этого могло бы что-то выйти.
— Чик тебе понравился?