Прутский поход. Поражение на пути к победе?
Шрифт:
И вся амуниция и пушки нам отданы б были.
И понеже король швецкой пришел под покров Пресветлые Порты, и того ради чтоб с обоих сторон для дружбы Порты Оттоманской никакой недружбы не было.
И впредь как нашим подданным от… никакой убыток и противаность не чинен…
И ежели учинитца под вышереченными кондиции, визирь будет просить салтанова величества, дабы те неприятельские поступки забвению предать.
И по вышереченной мере дабы были гарантирами агличаня и галанцы. И тогда со обоих сторон дадутца два эксемпляры».
Менее чем через два часа после отправки второго парламентера русский лагерь увидел, что возвращается трубач и ага с янычарами. Турецкую делегацию встретил генерал-поручик Берхгольц, знавший по-арабски. На этом языке изъяснялись делегаты. Турок сказал, что великий визирь согласен на перемирие, поэтому русские могут прекратить артиллеристский огонь. Турецкие батареи тоже замолкнут. Также ага уведомил, что русские могут присылать комиссаров для переговоров о мире.
К Балтаджи Мехмед-паше послом царь отсылал П.П. Шафирова. От Петра I Шафиров получил грамоту о полномочиях:
«Даем полную мочь государственному подканцлеру нашему барону Шафирову, отправленному из обозу нашего в обоз его салтанова величества к великому везирю Магметь-паше для трактования междо нами и его салтано- вым величеством миру. И что оный наш государственный подканцлер учинит и постановит, то от нас содержано будет крепко и ненарушимо.
Во уверение сего дана ему сия наша, царского величества, грамота с нашею государственною печатью.
В обозе нашем у реки Прута.
Июля 10-го дня 1711-го. Петр».
Шафиров получил инструкцию. Первый и четвертый пункты были написаны лично царем. Текст был составлен еще 9 июля:
«1. Туркам все города завоеванныя отдать, а построеныя на их землях разорить, а буде заупрямитца, позволить отдать.
2. Буде же о шведах станет визирь говорить, чтоб отдать все завоеванное, и о том говорить отданием Лифляндов. А буде на одном на том не может довольствоватца, то и протчия помалу уступать, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, то отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иныя првинцыи. А буде возможно, то лутче б не именовать, но на волю салтанскую положить.
3. О Лещинском буде станет говорить, позволить на то.
4. В протчем, что возможно, салтана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа не зело стрался».
Ближайшим его помощником назначался И.Н. Никифоров. Также с Шафировым отправились переводчики Андрей Остерман, Иван Зуда (Иван де ля Суда), Николай Барка, которого было приказано называть Чернышевым. У Барки осталась семья в Стамбуле, и его участие на русской стороне могло дорого стоить его родственникам. Для передачи сообщений посылались курьеры ротмистр Артемий Волынский, сын оберкомиссара П. Бестужева волонтер Михаил Бестужев. Все они сделали карьеры.
Андрей Иванович Остерман при Екатерине I занял пост вице-канцлера, получил титул графа, был канцлером, кабинет-министром. Правда, при Елизавете Петровне он был сослан в Сибирь, где и умер. Артемий Петрович Волынский в период правления Анны Ивановны подготовил «Генеральный проект» об управлении государством. Это была записка о вреде иностранцев, занявших важнейшие посты в стране. Одновременно Волынский, который сам не был «чист на руку», развернул борьбу против коррупции, направленную на усиление военной мощи государства. Комиссия, состоящая из сенатора В.Я. Новосильцева, президента Ревизион-коллегии А.И. Панина, сенатского обер-прокурора Ф.И. Соймонова, выявила недостачу в 40 тысяч рублей у Н.Ф. Головина, возглавлявшего военно-морское ведомство. Волынский выступил за расширение государственных интересов. В 1739 году прошел успешное обсуждение его проект по созданию новых государственных конских заводов, что в целом могло увеличить авангард кавалерии и создать дополнительный резерв в случае военных действий. План Г. Мейера, за которым стоял Э.И. Бирон, по приватизации металлургических заводов Урала отклонил Кабинет министров. Таким образом, столкнулись две силы: реформатора-Волынского, отстаивавшего прежде всего свою власть, и Бирона, которому становилось крайне невыгодно проведение «Генерального проекта». Бирон и его сторонники оклеветали перед Анной Ивановной Волынского, обвинив его в заговоре против императрицы. Волынского казнили в 1740 году. Иван Зуда дослужился до секретаря Коллегии иностранных дел. В 1740 году из-за дружеских отношений с Волынским был обвинен вместе с ним и сослан на каторгу в Сибирь. Михаил Петрович Бестужев-Рюмин прославился на дипломатическом поприще, защищал интересы России в Англии, Швеции, Польше, Австрии, Франции, немецких княжествах. В 1743 году он вступил в брак с графиней Анной Гавриловной Ягужинской, дочерью великого канцлера Головкина. Но брак длился недолго. В июле этого же года Анна была арестована по делу Лопухиных и 29 августа осуждена к наказанию кнутом, урезанию языка и ссылке. Бестужев в ходе следствия содержался под караулом. После казни жены по-прежнему служил дипломатом.
Русскую делегацию великий визирь принял сразу, оказав почет важным гостям. Для Шафирова был поставлен отдельный шатер. Русскому послу Шафирову был оказан церемониальный прием. По пути к шатру Балтаджи Мехмед-паши двумя рядами стояли спахи в конном строю с красными и голубыми значками.
Понятовский оставил нам описание этого приема:
«Объявили, что прибыли полномочные министры царя. Было условлено с графом Понятовским (о себе он писал в третьем лице), что визирь их не примет и что их приведут в шатер его секретаря Умера-эффенди. Шатер был специально поставлен для этой цели… Но полномочные министры вместо того, чтобы сойти перед ним, сошли перед шатром великого визиря и были введены туда… При их появлении вместо суровой встречи были потребованы табуреты, чтобы усадить их… Естественно, им самим надлежало изложить цель их миссии, но великий визирь опередил их своим очень любезным приветствием и тем, что приказал усадить их. Затем визирь., велел спросить полномочных министров, зачем они пришли в государство султана».
Шафиров, хорошо зная восточные традиции, сделал вывод, что великий визирь заинтересован в заключении мира. Фактически переговоры велись от имени официального лица — главнокомандующего русской армии фельдмаршала Б.П. Шереметева. Визирю Борис Петрович передал 2 золотые пищали, 2 пары пистолетов, 40 соболей на 400 рублей. Кегая получил подарков на сумму около 13 тысячи золотых дукатов. Великий визирь беседовал с Шафировым в присутствии всего совета.
Понятовский отметил достоинство, с которым Шафиров ответил на все выдвинутые требования турок:
«что они (русское войско) жили в Молдавском княжестве на свои деньги;
…— что вторжение татар в их государство прошлой зимой побудило их к отмщению;
— что для того, чтобы сохранить дружбу с султаном, царь вернет Азов и снесет Таганрог, но что им нужен Каменный Затон, чтобы укрываться от набегов татар».
Самому Балтаджи Мехмед-паше за содействие в перемирии русские власти пообещали 150 тысяч рублей, а остальным турецким начальникам — по 80 тысяч. Шафиров, предложив дорогие подарки, просил оформить турецкие требования в письменном виде. Как мы видим, несмотря на очень жесткие требования со стороны турок, русский парламентер так же твердо отвечал, прощупывая уступчивость визиря. Игра ва-банк не была напрасной. Мехмед-паша оказался в щекотливом положении. Он все больше склонялся к заключению мира. Нужно было учитывать интересы султана, на которого «давили» французские дипломаты. Как ни странно, но позиция русской делегации вызвала бурю в шатре визиря. Когда Шафиров с помощниками удалился в шатер секретаря, в палатке визиря начались прения. Понятовский бросился на Балтаджи Мехмед-пашу с упреками. Ругаясь, он сказал, что «…со всеми преимуществами, которые ему даровал бог над врагами, он был в состоянии требовать и получить другие условия». Разгневавшись, великий визирь и граф обменялись оскорбительными словами. Понятовский вышел из шатра. Обсуждение продолжилось.
Понятовский, не желая мира, решил подговорить янычар. Он заплатил им. «Но эти люди либо не захотели больше подвергаться опасности, либо не посмели сделать что-либо без приказа. Они взяли деньги и, не двинувшись с места, лишь выразили сожаление графу Понятовскому».
В русском лагере генералы решили атаковать турецкие позиции, если переговоры прервутся. В это время Шафиров отправил посыльного в русский лагерь. В расстроенных чувствах он, ставя в известность об условиях, выдвигаемых турками, писал Петру I: «турки не зело в склонности к трактатам состоят».