Пружина для мышеловки

Маринина Александра

– Я ничего не видел!!! – почти заорал Аргунов.

И опомнился. Но совладать с собой уже не мог.

– Ты должна была им сказать, что я ничего не видел!!! – продолжал он. – Почему ты им не сказала?

– Во-первых, ты не знаешь, что я им сказала, а чего не говорила, – сухо ответила жена. – А во-вторых, откуда мне знать, что ты видел, а чего не видел. Ты постоянно уходишь гулять с собакой поздно вечером, отсутствуешь по полтора-два часа, возвращаешься глубокой ночью, когда я уже сплю, и о своих впечатлениях мне не докладываешь. И в-третьих, не смей на меня орать.

Аргунов понимал, что она права. Но сделать с собой уже ничего не мог. Он сорвался, ему необходимо было выкричаться,

страх, дремавший в нем, встрепенулся, начал разбухать и рваться наружу, и нужно было выпустить его любым доступным способом, чтобы не разорвалась грудная клетка.

– Сколько раз я повторял тебе, что ненавижу милицию! Сколько раз я повторял, что не потерплю этих дегенератов в моем доме! Как ты посмела их впустить?!

– Лева, ты имеешь право любить милицию или не любить, это твое личное дело, но люди выполняют свою работу. Зачем же им мешать? Неужели тебе трудно ответить на несколько простых вопросов и не делать из этого трагедию?

Краешком сознания он еще успел удивиться, почему Жанна терпит его выходку и не взрывается в ответ. Он зашел слишком далеко, а она так спокойна…

– Я не собираюсь с ними разговаривать! Они что, с ума сошли? Почему они смеют приходить ко мне со своими идиотскими вопросами?! Чтоб я их больше в моем доме не видел!!!

– Они придут сегодня попозже, я сказала, что ты вернешься к десяти. Лева, тебе не кажется, что ты ведешь себя неприлично?

Ну вот, значит, не так уж она и спокойна, просто Жанна хорошо владеет собой.

– И позволь тебе напомнить, что это не только твой дом, но и мой тоже, – продолжала Жанна Васильевна. – Или я уже лишена права впускать сюда того, кого считаю нужным?

– Зачем ты им сказала, что я вернусь к десяти? Кто тебя просил их информировать о моем графике? Почему ты лезешь не в свое дело?

Он с ужасом слушал себя словно бы со стороны, понимая, что затеял отвратительную пошлую ссору и произносит глупые и недостойные слова, после которых очень трудно будет возвращаться к нормальным отношениям. Но сделать ничего не мог. Это было выше его сил.

– Я не желаю встречаться с твоими милиционерами, – заявил он, резко отодвигаясь от стола. – Если они явятся, скажешь им, что я на несколько дней уехал по делам. Когда вернусь – неизвестно. Если им так нужно, пусть подождут или без меня обойдутся.

Не глядя на жену, он направился к лестнице, ведущей наверх. У себя в спальне быстро собрал все необходимое, схватил кейс с документами и спустился вниз.

– Я поживу в московской квартире. И не вздумай сказать этим кретинам, что я в Москве, и дать им мои телефоны.

Жанна Васильевна неподвижно сидела за столом точно в той же позе, в какой он ее оставил двадцать минут назад. Еда на ее тарелке оставалась нетронутой. Она даже не подняла голову и не повернулась к мужу.

– Жануся, ну прости, – примирительно произнес Лев Александрович. – Я сорвался. Безобразно сорвался. У меня неприятности на заводе, я весь на нервах. Представляешь, что будет, если я так же наброшусь на твоих ментов? Они меня, чего доброго, за хулиганку арестуют.

Аргунов сделал неловкую попытку пошутить и тем самым сгладить конфликт, но не преуспел. Жена молчала.

– Ну, я поехал?

– Уезжай, – глухо проговорила она. – Ты отвратителен. Чем дольше я тебя не увижу, тем лучше.

Он не стал вызывать водителя Мишу, вывел из гаража свой «лексус» и поехал в город. Миновав Кольцевую, вытащил мобильник и набрал номер Ситникова.

– Слава, ко мне приходили, – коротко сообщил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Кто? – не понял Вячеслав Антонович.

– Из милиции.

– Та-а-ак, – протянул Ситников. – Это… то самое?

–

Наверное. Я не знаю точно, – торопливо заговорил Аргунов. – Меня не было дома, с ними Жанна разговаривала. В общем, это не по телефону. Я еду к себе на Маросейку.

– Когда ты там будешь?

– Минут через тридцать.

– Хорошо, я приеду.

Свою московскую квартиру Лев Александрович любил нежно и преданно, она была той самой, в которой прошли его юность и молодость, и он ничего в ней не менял, кроме того, что явно выходило из строя. Сантехнику, например, заменил, а вот мебель оставил старую, ту, которую еще его родители покупали. В этой квартире он готовился к выпускным экзаменам в школе, потом писал диплом, потом диссертацию и прочие научные труды, сюда привел много лет назад Жанну, здесь его дочь Лялька делала первые шаги. Отсюда в последний раз забирали в больницу его родителей, сначала отца, затем, спустя пять лет, мать. Сюда приходили их друзья на поминки. Если бы не Жанна, не ее настойчивость и активность, он до сих пор жил бы здесь, в просторной трехкомнатной квартире в самом центре Москвы. Это Жанна много лет назад, в самом конце восьмидесятых, начала теребить его и уговаривать брать пример с других, которые наплевали на науку, занялись делом и теперь богатеют день ото дня. Она постоянно жаловалась на нехватку денег и восхищалась оборотистостью бывших коллег Аргунова. Она просила, она скандалила, она давила. И добилась своего. Теперь Лев Александрович Аргунов живет в загородном доме с хорошим участком, владеет прибыльным производством строительных конструкций на основе им же разработанных и запатентованных технологий, но при каждом удобном случае приезжает он в квартиру на Маросейке, то днем, чтобы передохнуть, то ночевать остается.

Аргунов вошел в прихожую, не глядя поставил на пол сумку с вещами и кейс с документами и, не включая свет и не раздеваясь, прошел в комнату и рухнул на диван. Диван старчески вздохнул и недовольно скрипнул. Ему было очень много лет, он давно порывался скончаться, но Лев Александрович терпеливо ремонтировал его раз десять, вызывал обойщиков, чтобы сменить протертую и прорвавшуюся местами обивку, но выбрасывать и не думал. Это был тот самый диван, на котором его родители смотрели по вечерам телевизор и на котором он, будучи студентом и аспирантом, начинал соблазнять знакомых девиц, прежде чем элегантно вести их в свою комнатку.

Он посидел несколько минут с закрытыми глазами, потом медленно протянул руку к торшеру, дернул за шелковый шнур и огляделся. Он ведь регулярно приезжает сюда… А что, если он здесь спит и… Не дома, за городом, а именно здесь, как тогда, много лет назад. Он засыпает, и потом происходит нечто такое, о чем он никогда не вспоминает. Он куда-то уходит, что-то делает и возвращается сюда, чтобы проснуться и ничего не знать. Почему ему это раньше в голову не пришло? Почему он думал только о доме, о Жанне, о спящем охраннике? С другой стороны, милиционер ведь приходил ТАМ, за городом, значит, его видели ТАМ, а не здесь. Хотя это ничего не значит, может быть, его видели где-то совсем в другом месте, а милиционер пришел туда, где он живет, по всем известному адресу. Жанна не сказала, о каком конкретно месте идет речь. Почему она не сказала? Потому что он, Аргунов, не спросил ее, он не задал ей ни одного нормального вопроса, а сразу кинулся в истерику, начал орать и загнал весь разговор совсем в другую плоскость. Впрочем, возможно, она и сама не знает, в каком месте его видели, милиционер мог ей и не сказать. Надо бы позвонить Жанне и поговорить с ней спокойно, попросить прощения, а когда она смягчится – задать все нужные вопросы, чтобы выяснить, что именно говорил этот мент и о чем спрашивал.