Пружина для мышеловки
Шрифт:
И снова субботники, воскресники, а также массовые мероприятия, на которых Забелину что-то вручают. Наверное, грамоты за успехи в работе.
– Юрий был передовиком, – полуутвердительно спрашиваю я.
– Да, Юрочку постоянно отмечали по службе, то грамотой, то премией, то почетным знаком. Вот смотрите, это Первый секретарь Фрунзенского райкома партии награждает его почетным знаком. Видите? А вот здесь Славик Ситников вручает Юрочке грамоту за успехи в борьбе с преступностью несовершеннолетних.
Ну ладно, Первый секретарь райкома – это понятно, а кто такой Славик Ситников? И почему Первый секретарь назван по должности, а Ситников – по имени? Друг, что ли? Надо спросить.
– Друг, – неопределенно фыркнула Инесса Иннокентьевна. –
– Откуда же вы знаете, что он зазнался, если он носа не кажет? Может, у него дела совсем плохи, бедствует или спился, и он просто стесняется. Так часто бывает. А может, он уже и умер.
– Ну да, умер он, как же, – глаза Забелиной сердито заблестели, и я невольно вспомнил харатеристику, данную ей Шуриком Вилковым: «злющая старуха». – Я его два раза по телевизору видела. Процветает Славка, в каком-то министерстве большой начальник, не то по экономике, не то по финансам.
Ну что ж, запомним. Вячеслав Ситников из горкома комсомола. Закадычный друг в середине семидесятых. Если Забелина что-то связывало с Еленой Шляхтиной, то Ситников может об этом знать.
А дальше фотографий стало резко меньше, и были на них в основном либо Инесса Иннокентьевна с супругом, либо внуки.
– Это с тех пор, как Юрочка с Ирой получили квартиру и переехали, – пояснила Забелина. – Они старые фотографии у меня, конечно, не забрали, оставили здесь, но новые уже не приносили, у себя хранили. Вот только карточки внуков дарили.
Хм… Как она сказала? «Оставили здесь.» Значит, я нахожусь в той самой квартире, в которой прошла юность Юрия Забелина, в которую он привел молодую жену и из которой съехал, когда они получили новую квартиру. И как, интересно знать, они ее получили? Были очередниками? Что-то сомнительно. Насколько я успел осмотреться, места здесь достаточно, три комнаты, приличный метраж, и на очередь Забелиных могли поставить только тогда, когда родился ребенок, но и это сомнительно. При двух комнатах – да, могли, если сильно поднажать, а при трех – вряд ли. Две супружеские пары и один ребенок в трех комнатах – совершенно нормально по тем временам. Но даже если бы им удалось после рождения сына и внука влезть в очередь на улучшение жилищных условий, они бы простояли в ней лет десять, а то и все пятнадцать. Я хорошо представляю себе систему получения и распределения жилья в годы советской власти, потому что работаю, как я уже упоминал, в жилом секторе, то есть с людьми, проживающими в конкретных квартирах, а каждая квартира имеет свою историю, которая мне хорошо известна.
– А кто получил квартиру, Юрий или Ирина?
– Ну конечно, Юрочка! Что Ира могла получить? Младший экономист в плановом отделе захудалого завода. Смешно! Юрочке дали квартиру за выдающиеся успехи в работе, – гордо заявила Забелина.
Насколько я помню, в нашем родном министерстве за выдающиеся успехи в работе квартиры вне очереди давали только генералам, и то не за успехи, а за то, что они – генералы. И потом, формулировка «вне очереди» означала, что очередь все-таки была, то есть Забелин как-то ухитрился в нее втиснуться. Как? Может быть, при помощи той же «волосатой лапы», которая подтолкнула в нужном направлении его служебную карьеру?
Нужно найти какую-то деликатную форму, чтобы облечь в нее вопрос, который я собираюсь задать Инессе Иннокентьевне, и при этом не обидеть старушку, ревностно оберегающую репутацию своего сына.
– У вашего сына столько грамот, поощрений, вон даже квартиру дали за хорошую работу, – задумчиво говорю я. – Наверное, его очень любило руководство, и служебное, и партийное, да? Хороших работников всегда любят.
Ну
Но нет. Ничего такого Забелина не сказала. Она только посмотрела на меня печально и чуть удивленно.
– Вы правы, – негромко сказала она, – хороших работников должны любить и ценить. Юрочка сделал блестящую карьеру, потому что был достоин своих должностей.
Она снова заплакала, и я понял, что больше ничего существенного не узнаю. Но фотографию молодого Юрия Петровича я выпросить не забыл.
Тем же вечером я напросился на пять минут в гости к Майе Витальевне и показал ей снимок. Она смотрела долго и пристально, и, наконец, с тяжелым вздохом вернула мне фотографию.
– Я не помню, – устало проговорила она, снимая очки для чтения, прикрепленные к цепочке, и надевая другие, для коррекции близорукости. – Я смотрю на это лицо и не могу сказать, видела я его когда-нибудь или нет. Я даже приблизительно не помню того человека: блондин он или брюнет, худой или полный, высокий или маленький.
– Но он совершенно точно заходил в вашу квартиру, когда убили коллекционера. Их было двое: один – участковый, другой – вот этот, из уголовного розыска.
– Нет, – она покачала головой, – не помню. Помню саму ситуацию, а вот лица… Нет.
Полный провал.
Но ничего, у меня в запасе некто Вячеслав Ситников. Надо переговорить с Мусатовым, обрисовать ситуацию, и если он готов платить – давать Вальке Семенову очередное задание. Пусть ищет «Славика, который зазнался и носа не кажет». Глядишь, этот Славик-то знает побольше матери Юрия Петровича.
Следователь Вилков Александр Иванович фанатом своей работы не был, принимал ее как данность, с которой нужно не просто смириться, но принять и максимально к ней приспособиться. Службу нес добросовестно, без откровенной халтуры, иногда даже испытывая к ней интерес, который временами становился жгучим, особенно тогда, когда появлялась возможность сделать что-нибудь эдакое… такое… одним словом, проявить себя личностью незаурядной, чем-то вроде Эркюля Пуаро. В рутинных же делах он откровенно скучал, старался отделаться от них побыстрее, и никакие странные мысли о необходимости отправления правосудия, справедливости возмездия и победе добра над злом его не посещали. Пятнадцать лет, проведенных в положении одинокого изгоя, выработали в Александре Ивановиче стойкую потребность доказывать, что он не только не хуже других, а кое в чем даже и получше, посему как только представлялась возможность это сделать, он ее не упускал, все же прочие жизненные и служебные ситуации он воспринимал как большую грязную лужу, через которую пробираться, конечно, неохота, но придется, если собираешься не стоять на месте, а идти дальше. Ни малейших попыток придумать какое-нибудь усовершенствование, при помощи которого переход через лужу стал бы более приятным и безопасным, он не предпринимал, ибо конструктивным подходом к преобразованию действительности не обладал.
Дело об убийстве Юрия Петровича Забелина на съемной квартире, предназначенной для свиданий с любовницей, представлялось Вилкову как раз такой вот лужей. Он делал все, что необходимо, вызывал свидетелей, писал протоколы, давал задания оперативникам, но огонь внутри него не горел. Возможно, еще и оттого, что сам потерпевший, сиречь убиенный Забелин, был в прошлом полковником милиции с тридцатилетней выслугой, сумевшим найти свое место в престижной коммерческой структуре и зарабатывать хорошие деньги. Вилков насчет себя не обольщался и точно знал, что ему самому такая карьера не светит, а потому в его душе поселилась нечто похожее на зависть. Или что-то очень к ней близкое. «Убили мента, погнавшегося за бабками и привыкшего к шикарной жизни, – туда ему и дорога», – вот так примерно нашептывал мерзкий тоненький голосишко в глубинах сознания Александра Ивановича.