Пружина

С тех пор как появилось огромное количество бульварных авторов-женщин, сочиняющих детективы и «женские романы», автор этой книги именует себя «писателем», чтобы и читатель понимал, что речь пойдёт не о коммерческой макулатуре, а об истинном творчестве.

Книги настоящих писателей всегда далеки

от развлекательного чтива, они для души, для раздумий, для решения каких-то главных глубоко личных проблем, которые, подчас, не поможет решить ни один близкий друг или подруга, а, тем более, ни один психолог. Это то, с чем человек часто вынужден оставаться наедине. Но именно художественная литература из разряда высокой и помогает в этом нелёгком деле.

Книги Татьяны Чекасиной – это откровенный разговор с читателем, и направлен он на добро для своего собеседника.

В человечке что-то сломалось. Тоненькие ножки в шарнирах коленей – пополам, и падает. Прерван путь вагонным столиком, который для него длинная дорога.

…В этот день и Корнев, как заведённый. Бродит улицами. Разогретые дома отдают тепло сугробам, тают корки льда. «Весна», – ликует он.

Бывая в командировках, бывает и в магазинах. В этот день – никаких вещей! И вдруг в витрине «Дорожных товаров» человечек… На – крыльцо, не отводя от него глаз, будто тот убежит. Продавец, открыв коробку, готова испытать. «Ладно и так», – на ходу кладёт в портфель.

В купе он врывается:

– Здравствуйте!

– Корнев? Степан Михайлович? Я – Пётр Иванов!

– Рад…

Наверное, из какой-нибудь делегации. Толпами к Степану едут. Всех не упомнить.

Второго точно видит впервые:

– Дед Гавриил.

Кожаную куртку – на вешалку. Глядя в зеркало, подправляет волосы: он ловкий, а по тону молодого парня – уважаемый. Дед мигом – на другую полку (для наблюдения). И Корнев, оправдывая внимание попутчиков, вынимает из портфеля сувенир…

У вагонного окна летит город…

Пытаются. Молодой нетерпеливо, дед, нащупывая сцепку:

– Наверное, с пружиной беда… Кто умелец-то?

Корнев находит на боку мелкие буковки:

– Комбинат «Заря».

– «Умелец» – целый комбинат! – молодой хохот.

– Детям? – кивает дед Гавриил.

– Так, коллеге… – Не говорит: женщине, которой он старше на двадцать лет.

Проводница входит, берёт билеты. У Гавриила:

– До Увала.

У Петра:

До Елани.

– До Улыма еду, – торопливо Корнев.

– До Улыма, – она всовывает билеты в кармашки клеёнчатой кассы.

Дверь за ней отъезжает и брякает.

– Вы туда с инспекцией? – Пётр Иванов любопытный.

– Да нет, – будто билет не туда.

– У них вторую неделю электроэнергии нет! – парень тараторит неновую для Корнева информацию: – Народ толпами увольняют. Банк кредитов не даёт, директора сняли.

«…новый назначен. И бродит он, ликуя. А будущее непонятное… Вот и талисман… Дед предполагает: «беда с пружиной». Коли с пружиной, – беда.

– А

вы откуда знаете?

– Механик от них сбежал к нам. Закроют Улымский леспромхоз! Давно пора!

«Вряд ли. ЛЭП отремонтировали. Банк даёт деньги… Впереди много работы».

– Вы, наверное, туда по вопросу ликвидации?

– Нет. В гости.

Удивление. Не знает о романе Корнева. В Комбинате болтают: чуть не умер… от любви.

…А четыре месяца назад в ноябре он впервые был в Улыме… В гостиничном номере плакала молоденькая женщина: гонение, нападение насильника…

– Кем он у вас?

– Кто?

– Главный механик из Улыма.

– Выше мастера не дали!

– А что так?

– Никто там не умеет работать… Кроме начальника цеха реализации. Молодая, красивая! Цех – одни брёвна на вагонах и в штабелях! Грубые дядьки, а руководит дама! Её бы к нам технологом. Никитина Елизавета Филипповна. Хорошие кадры нужны.

– …а она – хороший? Ну, я имею ввиду, не только красивая…

– Да! Толковая…

Корнев опять берёт человечка, – не оживёт? Нет. Кладёт немного нервно, легонько оттолкнув. У Петра Иванова гримаска: горюет из-за ерунды! Гавриил (деды, как дети) с виду неуклюжими руками пристраивает маленького к окну, будто для того, чтобы он мог общаться с большими.

– Мастерить люблю, – оправдывает своё поведение Корнев.

– Было бы желание…

– Ты прав, дедушка, – холодным тенорком молодой. – Это изделие кто-то сварганил, не имея никакого желания.

– Знамо дело! – кивает Гавриил.

– А желание надо пробудить, открыть родник творческих сил! – Парень под хмельком.

– Как у реки?

– Да, только в человеке!

– У реки родник быват не понять, где. У одной – из горы бьёт, у другой – в сарче-болоте кроется, у третьей – в роще глухой… – Дед глядит на Корнева, которому по нраву его слова.

– Из какой такой рощи, из каких таких дебрей… Скажешь, дед… Надо привлекать к творчеству… Трудно нам, руководителям: инертность! У нас в Елани два-три инициативных работника. Таких, как вы, Степан Михайлович, нет. Но я, увидав вашу работу в Напалкове, беру с вас всю зиму пример…

Из Елани, откуда оратор, помнит не этого Иванова, а их директора-крикуна: «Неужели и тут людей нет? …И тут автоматика?!»

– У предметов – двигатели стандартные, – кивок на игрушку. – А у людей, как у рек, индивидуальные. Прав дед, всякая река по-разному начинается, – выводит не в лад с лекцией о «привлечении к творчеству».

– Людей надо мобилизовывать! И мне удивительны, Степан Михайлович, какие-то древние идеи.

«А я знаю, откуда мой ручей?»

– …вдохновились мы вашими успехами, а в Комбинате тянут: проект не утверждают, заказы не берут. Мы летом монтаж планируем…

Надо было в плацкартный вагон. Там нет руководителей. Дед – непонятно, как тут. Наверное, отец он какого-нибудь… руководителя?

– Говорят, – тихо в гремящем вагоне, – реконструкцию вам по блату… – Лицо потное, с виду пьян, но трезвее не бывает.