Пружина
Шрифт:
– Мы вкалывали. Вот этими руками всё: и брёвна пилить, и детали сваривать, и автоматику отлаживать… – Руки у Корнева не маленькие, но не вполне рабочие: пальцы у ногтей тонкие.
– Вы, Степан Михайлович, – вне критики. Нам бы такого руководителя.
Наконец, молодой говорливый попутчик кладёт на верхнюю полку куртку (цвета какого-то флага), и сам туда.
Дед стерёг, когда угомонится парень…
– Человек-то не волен быват, не знат, чё у его тама, – пальцем – себе в грудь. – Вот я тебе одну побывальщинку… В том годе у нас на Увале мулельщик [1] на снегоборьбе робит: метель, и таки намёты, которы выше
1
– сплавщик леса;
2
– омут (Русские говоры Среднего Урала).
– Хоть выкинь в окно, – кивает Корнев на игрушку.
Деда удивляет реакция, но не дознаётся:
– Маленьку – отвёрточку! У меня – в котомке. В Отрадьеве почту отдают, можно и успеть. Мне возят в ремонт часы с других станций.
– Мудро говоришь, дед.
– К балабольству навычки нетука, – (о молодом технике).
У окон темно, будто они в туннеле.
Дорога (говорят – новая) проведена двадцать лет назад логами, гарями, тайгой. Поезда в двух направлениях, – с юга – на север и с севера – на юг. Железнодорожная ветка одна: Елань, Отрадьево, Увал, Напалково, Улым… Леспромхозы. Управление, главная контора, кратко – Комбинат – в городе.
Начальник довольно молодой. Сегодня с ним такой разговор:
– Были в Улыме? Видели?
– Был-видел. От станции – улица мёртвая. Ветер – в домах. Какой-то парнишка: «Дома будете ломать?» В одной квартире – собака, щенята. «Кормлю. Мамка не велит в дом». Ведёт он меня на другую сторону железной дороги. Там прямые улицы с нормальными домами. И клуб из стекла и бетона (не деревянный!) Добротные коттеджи. Универмаг, гостиница… Но работать там надо во всю силу…
– Вы ведь художник?
– Да. Хотя нет.
– Говорят, болели?
– На лыжах бегаю.
– На охоту?
– Нет, я не люблю убивать.
– Марию Ивановну на ту же должность…
Большой босс, но пренебрёг кое-какой не официальной информацией. С Марией Ивановной такое… Ей не работать руководителем.
– Будете там… с мальчиком собаку кормить…
Выйдя из Комбината, шагает Корнев тротуарами, вдоль которых вода. Хорошо! Но ровно до той минуты, когда упадёт человечек. Будто поставив на его живучесть, как на карту, и уверенность, и радость, проиграл…
И не бегает он на лыжах, а ходит. А с Марией беда… Да и он непутёвый… Шёл, шёл, ноги подогнулись… «Знал, не сдюжит, а лез». Нырнуть бы во мрак летящий мимо, в иной мир, как в реку. Рука вцепляется в вагонную полку. Да, не волен человек.
Залитая светом равнина. Луны вроде нет… Синюха. В окне виден нижний склад. Верхние – в тайге, некоторые в верховьях рек, на которых и работают мулельщики. Нижний (цех реализации) – это, да, брёвна. На вагонах и в штабелях… Тут далеко не так. Кругляк не целиком отправляют вагонами, есть переработка: воронки щеподробилок, фанерный комбинат. Название для деревни (Синюха), но выглядит, как городок. Кинотеатр. Ресторан… Ипподрома не хватает. Улым – халупа с дверью нарастворку для вьюг… В имени – вой метели
Дед бодрствует. Выкладывает пакеты. Со дна – мешочек. Звяк железок. Пакеты обратно в котомку. Ха! Ремонтировать думает! Этот дед Гавриил прямо архангел…
– Не даёт спать полуночница [3] ? Вот и мне. А ты чего? Я молодым делом был горазд храпака давать.
– Какой я молодой…
– А сколь тебе?
Сказал.
– Немалые годы.
– Ты о квартиранте говорил, о сплавщике леса… Я – тот парень.
– Господь с тобою, он чернявенький, обыковенный, а ты беленькой и вона какой…
3
– бессонница (Говоры Среднего Урала).
– Наверное, и мне дорога не в Улым… В Напалкове живу, туда мне и дорога.
– А пошто билет не туда?
– Со мной бывает. Хочу одно – выходит другое. Молодым вот уехал в тайгу…
– Молодым делом можно и поездить…
– Глупости творим молодым делом. В городе – дом от отца, он в карьере был взрывником… Давно его нет…
– Умер?
– Повторил подвиг Александра Матросова. Мать ждала, болела… В управлении рудника – первая красавица. А я из армии – не домой, – в лётное училище имени Чкалова! Умерла мама. И вот я один, двадцать лет… Танцы, вино…
– Ныне-то женат?
– Да… Второй раз. Но я не об этом … Я тебе, дед, о душе…
Тот кивает, мол, о чём ещё в вагоне с незнакомым…
– Лето на то и лето, чтоб отлететь, а у меня ни дела, ни радости. Однажды на краю…
…Дым. Горит коврик у кровати. Выкидывает во двор, курит на крыльце. Утро. От нового березняка тянет гарью, металлом индустриального города. Рядом завод, куда берут учеником токаря. Но не охота ему станочником, охота лётчиком. В небо не берут.
Каменные Ломки рядом с озером. Собаки лают, шиповник колет руки. У воды – рыбаки. Обегает их кустами, намокнув (роса), а то вытащат. Влезает на мостик, с которого ныряет с детства. Горько думать: не приняли. Лётчик молодой глядит орлом. Документы в его руках… Предел.
«Не надо тебе в небо, – отговаривала мама. – У тебя наследственное». Домик бедный у них, но картин много. И масляными красками, и на бумаге акварельные. Папки с набросками: озеро, скалы, костёр, сосны над котлованом. Луг, опять озеро, огромное, как море. Работы маминого отца, деда Андрея. Да и внука Стёпы в альбомах. На школьных отметки: одни пятёрки. И те, что вне уроков: дом на берегу, катер «Варяг» у деревянного причала, автопортрет в ковбойке…
Уходит твёрдо на дно, но вода катапультирует…
– Однако утопиться хотел, – качает головой дед Гавриил.
– Вот тогда я и умотал на эту новую дорогу…
Мария
Барак, копия казарма. Не дом родной. Электропилой пилить брёвна куда трудней, чем в цехе у станка. Брёвен много. На вагонах и в штабелях…
Сам себя отправил в такой край, куда никто добровольно не едет. Разве что ради денег. Но ради денег он бы никуда. Накануне отбытия в эти края – первая сберкнижка. Друг отца, купив родительский домик (две комнаты с верандой, до трамвая двадцать минут пешком), велит не тратить на ерунду. Одежды на зиму нет, но вкалывать нормально и в казённом ватнике. Одна куртка, кожаная. И теперь иногда надевает за грибами. Для других выходов вот эта, в купе на плечиках.