Пружина
Шрифт:
Октябрь, а в Напалкове морозы: трава на обочинах стекленеет, облака роняют льдистый снег. Ветрюга дует из тундры. К ноябрю – горы. Бараки выглядывают трубами. В тот год зима испытывает нового жителя.
В городе-то площадь с памятником, много кафе, стадионы, танцплощадки, цирк, ипподром… Зачем живёт, зачем ему эта жизнь и как её употребить? Громкие слова выкрикивает радио, но на душе уныло. Одна ценность – работы деда: горка ледяная, ребята катятся на фанерках, деревья в инее, рыбаки над лунками…
В двадцати метрах от барака – станция. Новыми буквами: «Напалково». Шагать некуда.
И впереди – Новый год, от которого двадцатилетний Степан добра не ждёт. В бараке творят брагу. Вятский умеет: «Мы – вятский народ – хватский». Его друг Тишина, грамотный, как учитель. Пурга с иголками. Окна в наледи. Браги много.
Тишина из лагеря, учит: война – массовый гипноз. Корнев кивнул эрудированному. Но тот добавляет: герои войны – гипнотики, больные… Удар! Ещё и ещё… Выбегают ребята от него на улицу, он – за ними. Догнав, учит уважать память героев (как Матросов погиб его отец Михаил Иванович Корнев). В пурге теряет их, но нападают, и – провал…
В квартире у Марии Барановой три одинокие молодые дамы и её немолодой жених Никита Дяглов, неприглядный и ревнивый. Она идёт на холод за холодцом. У дома кто-то стонет. Вдвоём с Никитой тащит она Корнева в комнату, да и в судьбу. Врачей – нет. Фельдшер – пьяный. Кладут на диван. Водкой оттирает она обмороженные руки, обмывает раны.
Не успели выпить за уходящий год, за Новый – не пришлось. Девицы уговаривают, но Никита Дяглов уходит:
– Вот и отмечай с ним!
Зелье в Напалкове – дефицит. Мария и её товарки пьют клюквенный морс. Ждут от северного бытия исполнения надежд.
Утром он в непонятной комнате. Тётка немаленькая, с аккуратной головой. Он видит её то и дело в конторе. Но тут – внимательно. На лице нет косметики, а верхние веки, как подкрашены. И оттого глаза глубокие, напоминают ему мамины.
– Как тебя?
– Степаном. Отец в честь Стеньки Разина…
– Стенька! – его немного коробит. – А меня Марьей Ивановной. Кто это тебя отметелил? – Вызнаёт детали: – В барак тебе нет ходу. Убьют. Ты, мил-парень, отсидись у меня в тепле, в сохранности. Этот Вятский в тюрьму глядит. Тихонов – оттуда. Велю твои вещи… – Крутит ручку телефона (рация).
Кто-то мигом приволок его чемодан…
Корнев в кухне – на раскладушке. Мария Ивановна закрывает дверь и уходит в комнату.
– А молва, Марья Ивановна?
– Я – девица. Тридцать лет. Кроме работы, нет любви…
В её удобной квартирке комфортней, чем в бараке. В эти новогодние дни – к ней: то одна, то другая. Толкуют: «На улицу не выйди, убьют!»
Третьего января они – вдвоём к немного хмельному фельдшеру. Он даёт документ о побоях. От него – к милиционеру. В заявлении Марии имена свидетелей того, как она обнаружила Корнева. Милиционер и ему велит написать о том, как на него напали на улице в канун Нового года.
Пятого января – дознание. И конторские работницы, и Никита Дяглов говорят одинаково. В зарешеченном домике пункта милиции Вятский и Тишина кукуют до автозака
Дяглову тридцать девять, он разведён на большой земле (как тут говорят) с первой женой, которая ему не верна. Он – не только начальник нижнего склада, он – начальник Корнева. И легко приревнует Марию к молодому работяге. Но она храбрая. Во время войны, тогда школьница, работает в колхозе председателем. В городе техникум окончила. Двадцати трёх лет от роду, а руководит цехом на деревообрабатывающем комбинате. В Напалкове во главе лесозаготовки, молодой коммунист для укрепления кадров.
– Благодарен я вам, Мария Ивановна, – берёт чемодан.
– Утром! – команда. – Давай немного выпьем, чтоб избежать тебе беды…
Какая беда? А драка для него может иметь последствия! Но он об этих последствиях, да и о других, не думает. Наутро – на работу. Пилит электропилой брёвна.
Опять – за чемоданом… Мария в этот день – на больничном. Официально – радикулит, а ему: «Ну, ты, Стенька, конь…» Первая девица, ставшая с ним женщиной. Он немного у неё, как доктор, и уходит.
Пятнадцатого января в бараке – комиссия во главе с Марией Ивановной. Его старостой назначает. Он в «Акте проверки» расписывается, куда она пальцем ткнула, а на ухо – шёпот: «Давай ко мне…» Удивлён и не рад. Ну, и что, что до него девица…
Он вкалывает. Деньги платят немалые. Экономно тратит на еду. В родном городе, в микрорайоне Каменные Ломки не только выкупит домик, – отремонтирует! Друг отца напутствовал: «Выкупишь дом, а пока там Юрка» (его сын). Пойдёт на аэродром работать. Хоть кем. Он, вроде, отходит от горя (и мамы нет, и в лётном – облом). Жениться ему рановато. Но к нему с интересом молоденькая красавица, неглупая и правильная, комсомольский секретарь у них на руднике… Детей бы неплохо. Мальчика назовёт, как отца, Михаилом…
Идёт в телогрейке, не подходящей для любовного свидания.
Мария опять: водка, пироги. И откровение: она беременна. В Удельске, решив какие-то дела по работе, была не только у врача, – у следователя. «Какого такого следователя?» Да ведь ребята не в колонии! И оба твердят: драку начал Корнев. Свидетелей полно. А вот свидетелей их коварного нападения на улице нет. «Но ты не думай, мы скажем, как надо. Правда, Дяглов не рвётся, но обещает… А теперь давай думать, как быть с нашими делами».
Тупая ночь с её командами. Мария в койке, как на работе, властная. «Какого я парня отхватила…» Никого не «отхватила», – он возвращается в барак, но и она непротив, мол, толки не нужны. До оформления отношений. Он молод, не опытен, но баба-то деревянная!
В феврале – суд. И фельдшер, и девицы-бухгалтеры, и Никита Дяглов… Они, трое, едут в город не на поезде, а на машине директора. Мария – впереди рядом с водителем, а Корнев – сзади с Дягловым. Тот делает вид: это мотание ради Марии, о которой он, видно, думает, как о будущей жене. Корнева оправдывают, а этим двоим два года за хулиганство.