Прядущая. И не прервется род
Шрифт:
Миролюб выразительно посмотрел на Альгидраса, словно призывая подыграть, а сам подошел к матери и легонько обнял ее за плечи.
– Позволь, я отведу тебя, – ласково произнес он, заглядывая в лицо Милонеге.
– Больнако терна ише ма, – пропела Милонега.
Я вздрогнула, когда эту странную песнь подхватил негромкий голос Альгидраса.
Он шагнул к Милонеге и дотронулся до ее локтя, продолжая негромко напевать. Песня вправду была похожа на колыбельную. Милонега закрыла глаза и улыбнулась, по ее щекам катились слезы. В комнату заглянула
– Пойдем, девочка моя. Дождь сегодня ишь как разошелся. В дождь всегда кручинишься. Пройдет. Идем, дитятко. Идем.
Милонега послушно вышла за причитающей женщиной. Мы остались втроем, разглядывая закрывшуюся дверь. Неловкость повисла в воздухе.
– Что это за песнь? – вдруг спросил Миролюб, повернувшись к Альгидрасу.
– О старом корабле, – откликнулся тот, все еще не отрывая взгляда от двери.
– Спой.
Я ожидала, что Альгидрас рассмеется или скажет, что Миролюб не в своем уме, однако он запел, по-прежнему глядя на дверь.
Все-таки хванский язык сам по себе был музыкой. А уж когда он звучал вот так – нежно, негромко, его можно было слушать вечно. А еще голос Альгидраса, в обычной жизни чуть сиплый и точно сорванный, в песне казался ниже и глубже. И совсем не подходил девятнадцатилетнему юноше. Прикрыв веки, я почувствовала, как горло перехватывает и дыхание сбивается. На глаза навернулись слезы, и я с удивлением поняла, что еле удерживаюсь от того, чтобы не разрыдаться. А ведь прежде музыка никогда не вызывала во мне желания заплакать. Да и не было тут никакой музыки, просто вполголоса напетая песня на незнакомом языке. А потом я вдруг осознала, что это не моя тоска – Альгидраса.
– Я слышал эту песню, – глухо произнес Миролюб. Он тоже стоял с закрытыми глазами. – Только без слов.
Альгидрас пожал плечами и тряхнул головой, словно отгоняя оцепенение.
– О чем в ней?.. – спросила я, и мой голос сорвался.
– Старый корабль сел на мель. Много лет назад. Его команды больше нет, но он помнит голоса людей, запах смолы, крики морских птиц. А в прилив ветер зовет его выйти в море: сбросить песок, поднять сломанную мачту. Потому что корабль должен погибать в штормах и идти ко дну, а не лежать на берегу.
Я сглотнула и, повинуясь какому-то глупому детскому порыву, шагнула к Альгидрасу и заглянула в его лицо:
– Он сможет вернуться в море?
– Со сломанной мачтой? С пробоиной? – скептически спросил Миролюб.
Альгидрас же посмотрел на меня и вдруг серьезно ответил:
– Я в детстве верил, что сможет. И с пробоиной, и со сломанной мачтой.
Миролюб хмыкнул, однако не стал комментировать нашу нелепую веру, а вместо этого озвучил мысль:
– Странная песнь для хванов, которые никогда не ходили по морям.
На этот раз Альгидрас повернулся к Миролюбу и произнес, глядя на него в упор:
– А она не хванская, княжич. Мне пел ее морской разбойник.
– Тот, что тебя вырастил? – прищурился Миролюб.
Альгидрас кивнул и припечатал:
– И язык это кварский. Где ты слышал ее? Вспомни!
Миролюб нахмурился.
– Она не может быть кварской, Олег, – на моей памяти Миролюб впервые не назвал Альгидраса хванцем. – Ее пел человек, что стоял во главе флотилии отца.
– Будимир? – подала голос я.
Миролюб медленно кивнул.
– Он напевал ее иногда. У костра. Без слов. Воины спрашивали, что за песня. Он говорил: «Она о доме». Будимир из далеких краев был.
– Из каких? – Альгидрас сложил руки на груди и посмотрел на княжича с вызовом.
– Не знаю, – покачал головой тот. Видно было, что вопрос заставил его задуматься.
– Он много плавал. Может быть, услышал ее где-то? – предположила я, чтобы хоть как-то снять повисшее напряжение. – Тем более, ты говоришь, что он никогда не пел слов. Может, он их не знал.
– Ходил! – в один голос поправили меня мужчины.
– По морю ходят, – добавил Миролюб.
Я закатила глаза. Конечно, это самое важное сейчас: уяснить, что по морю ходят, а не плавают.
– Ты встречал хоть одного квара, княжич?
– Как видишь. – Миролюб указал на свою руку.
Альгидрас, кажется, смутился, однако продолжил:
– В бою.
– Встречал, хванец. Иль думаешь, я за спинами воинов сижу?
Альгидрас не ответил на выпад. Вместо этого уточнил:
– И много из них тебе пели? В бою.
– Спеть не успевали, – хмуро ответил Миролюб.
– А вот Будимиру, видно, успели.
– Ты к чему? – в голосе Миролюба уже слышалась неприкрытая угроза.
– А к тому, что Будимир пропадает, на его корабле приходят квары. Эти квары едва не отправляют воеводу Свири к богам. Погиб ли он?
С этими словами Альгидрас вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь, а я в задумчивости посмотрела в окно, за которым по-прежнему лил дождь.
Моего плеча коснулась рука, и Миролюб обнял меня, притянув к себе.
– Дрожишь, – пробормотал он в мои волосы.
Я запоздало вспомнила, что хотела пораньше сбежать с обеда, потому что он был не в меру игрив, но эта песня вытеснила из головы все намерения. И вот теперь я стояла и с замиранием сердца чувствовала, как Миролюб осторожно целует мои волосы. Что со мной не так? Вот же он, рядом. Жених. Сын князя. Красивый. Сильный. Но сердце замирает не от возбуждения, а от тревоги, в голове же вертится дурацкая песня, и никак не получается избавиться от образа чертового мальчишки перед мысленным взором. И даже попытка подумать о том, что он – монстр, способный вызвать ураган, не помогает. Вместо этого мысли цепляются за то, каким он был сегодня – нервно закушенная губа и слипшиеся от дождя иголки длинных ресниц, и невозможно избавиться от воспоминаний о голосе, который ему совсем не подходит. А еще…