Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском

Савчук Алексей Иванович

— Забирайте. А где ваш председатель сельсовета?

— Еще вчера поехал на хутора. Кулачье там распоясалось — спалили хату одного бедняка.

— Когда вернется, передайте, что я хочу его видеть.

— Он такой, что и сам прибежит.

— Ну, а теперь расходитесь по местам, укладывайтесь спать, и чтобы ни один не смел просыпаться до утра! — шутливо приказал Григорий Иванович…

Первым утренним посетителем Петровского был машинист.

— Хочу сказать вам, Григорий Иванович, про мои паровозные

дела, потому как есть и у меня трудности…

Машинист неторопливо провел ладонью по лицу, внимательно взглянул прищуренными глазами, привыкшими всматриваться вдаль, на Петровского:

— Меня волнует, Григорий Иванович, полупустой тендер. — И после небольшой паузы: — Мало вам забот, так я еще со своими…

Неожиданно перед окном появился всадник.

— Григорий Иванович! — крикнул ординарец. — Председатель сельсовета прибыл. Можно или пускай подождет?

— Я зайду к вам попозже, — взялся за картуз машинист.

— Нет-нет, — остановил его Петровский, — возможно, вместе с председателем мы и утрясем этот вопрос.

Вошел человек невысокого роста, сухощавый, среднего возраста, в вылинявшей солдатской гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, и поношенных галифе, заправленных в сапоги с короткими голенищами. Достаточно было глянуть ему в глаза, чтобы проникнуть в самую глубину его существа. Они были не только зеркалом его души, они говорили о всей его биографии: голодное, безрадостное детство, раннее батрачество, солдатская муштра, война, окопы и острое желание бороться до конца, чтобы прошлое никогда не вернулось.

— Так рассказывайте, Тимофей Семенович, — сказал машинисту Петровский, — ведь секретов у нас нет. А вы, пожалуйста, немного подождите, — обратился он к председателю.

— Так вот, Григорий Иванович, меня беспокоит наполовину пустой тендер, — повторил машинист. — Мы бы и на этих дровах дотянули до Бахмача, но я догадываюсь, что дела задержат нас на разъезде. Гасить топку нет смысла, а жечь дрова тоже неразумно.

Председатель сельсовета сразу смекнул, о чем речь. Подошел к Олене, попросил листок бумаги, что-то написал и приложил печать, которую вынул из кармана.

Воспользовавшись паузой в беседе машиниста с Петровским, председатель спросил:

— Григорий Иванович, может ли кто-нибудь из ваших отвезти эту бумагу в село?

— Я отвезу! — выступил вперед Андрей. Петровский разрешил.

Через минуту Андрей Чубок уже был на коне.

— Ну вот, — обратился Петровский к машинисту, — теперь я с уверенностью могу сказать, что ваш тендер пустым не будет. Так, товарищ…

— Называйте меня Прокопием. Да, с тендером все будет в полном порядке. Может, и к лучшему, что меня тут не было прошлой ночью, — насупив брови, сказал Прокопий, когда машинист вышел. — Сгоряча мог бы натворить глупостей… Вы, Григорий Иванович, хотели о чем-то поговорить со мной?

— У нас тема разговора одна — трудная, ожесточенная, начатая Лениным борьба, и нам выпал ответственный участок битвы с богатеями,

голодом, разрухой, сплошной неграмотностью, вековечной темнотой, и все это в то время, когда еще не разгромлен Врангель, не покончено с белополяками, с контрреволюционными бандами, дезорганизующими и запугивающими трудовое селянство… Как вы считаете, Прокопий, что мешает установлению у вас нормальной мирной жизни? В чем конкретные причины трудной политической обстановки в селах и на хуторах, почему часто перевешивают темные силы? Что необходимо сделать в первую очередь?

После краткого раздумья Прокопий заговорил:

— Во-первых, нам больше всего не хватает советчиков, наставников, подкованных агитаторов. То, что вы, Григорий Иванович, приехали с агитпоездом к нам, большое дело… Разговоры про агитпоезд идут по всей округе. Скажите, пожалуйста, сколько за время, пока вы тут, сдано вам оружия и боеприпасов, отобрано без сопротивления у кулаков и неустойчивых элементов, сколько подброшено тайком?

— Сегодня на рассвете разгрузили третью подводу, — ответил Петровский. — А еще для Красной Армии привезли теплую одежду и обувь, собранную у населения.

— Это, Григорий Иванович, наглядное доказательство того, что враг заколебался, увидев вас на глухом полустанке, уверовал в силу Советской власти, струхнул. «Коли сам председатель ВУЦИК приехал в такую глушь, значит, у большевиков дела завинчены туго», — размышляет и свой и чужой. А то всякая сволочь распускает молву о том, что Советы собираются ввести разверстку на материнское молоко и женские волосы.

— Как вам кажется, Прокопий, вы все сделали на своем посту, что должен был сделать большевик на руководящей работе в селе?

— Нет, я далек от такой самоуверенности. Мне часто приходится действовать не так, как подсказывает сердце, а с оглядкой на ситуацию, дипломатично…

— Например? — поинтересовался Петровский.

— А чего же… Сожгли кулаки хату нашего незаможника. Мне бы сжечь их всех вместе, этих кулаков! Но у меня еще не на кого опереться. Каждый бедняк в отдельности — мне верный друг, но все они пока не объединены настолько, чтобы представлять собой боевую политическую единицу, пока что это не порох в патроне, а отдельные порошинки. И кто знает, чья бы взяла, если б я дал бой такой силище на хуторах, как кулачье? И пришлось мне всего-навсего сообщить об этом соответствующим революционным властям в город.

— Баба Елисеиха из вашего села — знаете такую? — рассказала мне, будто вы не заступились за вдов, когда Харлампий, словно в насмешку, отрезал для них неудобный клин земли. Так ли это?

Прокопий усмехнулся.

— Елисеиха из верных бедняцких кадров села, она самая активная из них. Было такое… А сегодня мне передавали, что женщины решили сообща засеять поле озимой пшеницей. И еще, Григорий Иванович: самодеятельный музыкально-драматический кружок при хате-читальне просит вашего разрешения приехать к агитпоезду с концертом.