Прямой эфир
Шрифт:
Не хочу его останавливать. Пусть мчится, куда ему вздумается, ведь в тепле салона, я все-таки выдыхаю, впервые за этот день ощущая себя в безопасности — нет сотен пар глаз, миллиона невидимых зрителей, а я — простая женщина, решившая хоть на краткий миг позволить себя расслабиться.
— Выходи с понедельника, — доносится до меня мужской голос, и я усиленно моргаю, стараясь прогнать дремоту. — Чем раньше приступишь к работе, тем скорее вернешься к нормальной жизни. Хватит уже себя мучить.
— Не думаю, что от меня будет толк…
— А я не думаю, что сидение в четырех
— Периодически, — и сама знаю, что мой голос звучит неуверенно, ведь здоровый сон остался в моей прошлой жизни.
Отдыхаю урывками, когда сосед перестает бренчать на фортепиано, глухая на одноухо соседка, наконец, вырубает свой ламповый телевизор, семейная пара, занимающая комнату в конце заваленного коридора, опустошает запасы спиртного и прекращает выяснение отношений, а дворовые коты разбегаются по округе в поисках сговорчивой подружки. И то проваливаюсь в забытье лишь тогда, когда просто не остается сил на мысли о детях и жалость к самой себе.
— Куда ты меня привез?
— Хочу кое-что тебе показать. Так что выходи, — бросает, и, смерив меня долгим тяжелым взглядом, выбирается наружу, пуская в салон звуки городской жизни: сигналы машин, смех ребятни, пение паренька под гитару, устроившегося на скамейке и окруженного компанией подростков.
***
Я еще не вошла внутрь, не успела спросить для чего вообще стою здесь, на этой недавно выкрашенной в теплый бежевый цвет лестничной клетке, а беспокойство уже захватило меня в тиски, заставляя нервно оглядываться, запоминая малейшую деталь помещения. Разноцветный коврик под дверью тринадцатой квартиры, кем-то прилепленный к металлической двери смайлик, рядом с железным номерком с цифрой «четырнадцать», живые цветы на высоком подоконнике пролетом ниже…
— Заходи, осматривайся, — отвлекает меня от моего занятия Лисицкий, уже распахнувший передо мной двери со вкусом обставленного жилья.
По крайней мере, прихожая, выполненная в светлых тонах, намекает именно на это: яркий бирюзовый пуфик в углу, рядом с ним высокий комод молочного цвета, встроенный шкаф во всю стену, куда, как я полагаю, гости должны прятать свою верхнюю одежду, и миниатюрные репродукции неизвестных художников, хаотично развешанные на нежно — голубой стене. Наверное, краска.
— Точно, — отвечаю самой себе, уловив странное поглядывание Славы, так и оставшегося стоять на пороге, и одергиваю руку, которой только что касалась отделки. — Зачем ты привез меня сюда?
Он отталкивается от косяка и, наконец, закрывает дверь, жестом указывая мне на арку, ведущую в другую комнату. По-хозяйски заглядывает в шкафы, не поленившись проверить на мягкость и бирюзовую сидушку, касается моего плеча, вынуждая двинуться вперед, и, лишь включив свет в гостиной, отвечает:
— Я хочу, чтобы ты переехала сюда, — выбивает из меня воздух такой простой на первый взгляд фразой, и, не дожидаясь моей реакции, продолжает свою инспекцию.
— Это корпоративная квартира. Как я уже понял, получить от
— Законных, говоришь? — словно и не замечаю, ни лавандовых обоев, ни наверняка мягкого дивана в мелкий цветок с кучей разноцветных подушек, ни огромной плазмы, вставленной в золоченую раму, ни этого круглого стола у окна, с тремя высокими стульями, задвинутыми, но наверняка декорированными тканью. — Половина твоих сотрудников живет в съемных студиях. Что же ты не торопишься осчастливить и их?
— Не заставляй меня врать, что ты лучшая в моем штате, и я всерьез опасаюсь, что тебя уведут конкуренты. Правду ты и так знаешь, — ничуть не смущается своих слов, в то время, как мои щеки пылают адским пламенем, и усаживается на подлокотник дивана. — Ты не готова услышать от меня то, что наверняка подозревала все эти годы.
— Это неправильно, — нахожу в себе силы ответить, и зябко потираю плечу.
Прохладно. Возможно потому, что несмотря на современный дизайн, продуманный до мелочей, здесь давно никто не живет. Ни каких запахов, свойственным обжитым жилищам — лишь еле уловимый запах краски и лака.
— Неправильно включать гордыню, когда на кону стоит судьба твоих детей. Егорову будет легче отстоять твои права, если жить ты будешь не в клоповнике, а во вполне приличной трешке. Там, кстати, — указывает на дверь за моей спиной, — детская.
— Думаешь, он согласится? — оживаю, пропуская мимо ушей его болтовню о квадратных метрах, и с надеждой гляжу в родные глаза, полные доброты, сочувствия, и того, в чем я никогда не признаюсь вслух.
— Конечно. Иначе я зря разрешил гримерше припудрить мне носик, — заявляет самоуверенно, и, заслышав мой нервный смешок, поддерживает меня своим грудным хохотом.
Это так просто — смеяться. Немного непривычно, но до ужаса приятно, хватать ртом воздух, не в силах сдержать веселья, наблюдая, как крупный мужчина оттирает тональный крем со своих щек, возмущенно глазея на перепачканный гримом платок, который ему все же придется выкинуть. Просто и жизненно необходимо, чтобы окончательно не потонуть в этом болоте, которые все называют жизнью.
ГЛАВА 18
— Господи! — швыряю в стену резиновый тапок, тут же накидывая на голову подушку.
Мне не нужно смотреть на время — диктор утренних новостей, довольно отчетливо зачитывает текст, извещая мою соседку о событиях, произошедших в государстве за минувшую ночь. Семь утра, а она и думать забыла, что где-то за картонной стеной отсыпаются люди, лишь ближе к рассвету одержавшие победу над бессонницей. Включает на полную своего советского монстра, и, наладив усы домашней антенны, погружается в мир политики, делая меня невольной слушательницей вороха ненужной информации.
Ступаю на пол босой ногой, и потираю глаза, всерьез вознамерившись разгромить допотопный аппарат глухой пенсионерки.