Прямой эфир
Шрифт:
Не умею я извиняться. И если быть честным, заранее предчувствую свой провал, начни я молить ее о пощаде. Знаю, что она сбросит мои пальцы, при этом исказив лицо гримасой боли и отвращения, закроет уши руками, воспротивившись звукам, льющимся из моих уст, и обнять, хоть на секунду обнять себя, никогда не позволит… Поэтому и молчу, трусливо избегая возможности быть высмеянным собственной женой.
Встаю, не желая тревожить ее своим присутствием, но, не удержавшись, все же оглядываюсь. Боже, что я с тобой сделал? Где та улыбка, что словно приклеенная жила на твоем лице, где румянец, не от этого мороза, что пощипывает кожу, а тот, что с головой выдавал в тебе жажду к жизни,
Я выдыхаю клубок холодного воздуха, пряча руки в карманы пальто, и, гореть мне в аду, если то что сейчас сдавило мне грудь называется не тоской. Она самая — жгучая, невыносимая, безнадежная…
— Игорь, — сбиваюсь с шага, отвечая на ее голос пропущенным ударом сердца, и решаюсь обернуться, сильнее стискивая зубы. — Я беременна. Это ничего не меняет. Просто хочу, чтобы ты знал.
Игорь
Не думал я о любви. Ни тогда, когда на протяжении двух лет, делил с Лизой постель, принимая как должное ее отношение, ее стремление докопаться до сути, если вдруг я становился задумчивым и молчаливым. Ни тогда, когда предавал, выпивая до дна предложенный мне напиток — терпкое вино из бордовых ягод, мгновенно вскружившее голову. Ни в тот роковой час, когда неприглядная правда вышла наружу. И вовсе не в те три недели, что прожил вдали от жены, когда внутри обезумивший зверь полосовал душу своими острыми когтями, изнывая в тоске по прошлой жизни: тихой, спокойной, размеренной, и как показало время, счастливой.
— Вчера, во время нашего с вами разговора, вы признались, что Игорь никогда вас не любил, — Смирнов почесывает бровь, уткнувшись глазами в планшет, и на время замолкает.
А я невольно задумываюсь: будь я сейчас там, сиди я на одном из этих диванов, имей я возможность любоваться женой на расстоянии вытянутой руки, чтобы каждой клеточкой тела ощущать ее присутствие, что бы я на это сказал? Промолчал, или бросился бы оспаривать, с пеной у рта доказывая окружающим, что равнодушным меня эта женщина с легкими кудрями никогда не оставляла? Привязала к себе, чем-то более важным, сильным, тем, над чем время почти не властно — светлой душой. Не опьяняла дурманом, как Яна, которой достаточно было лишь поманить, чтобы желание брало меня в плен, а медленно, шаг за шагом заставляла себе покориться, в качестве оружия используя не легкий стан, плавные изгибы тела, и губы, способные сводить с ума жаркими обещаниями, а глаза — доверчивые, глубокие, серые, как небо после грозы, дарящее надежду на скорое появление солнца. Привязала меня к себе этими руками, что сейчас мнут ткань яркого платья, своими речами — порой поучительными, порой обвинительными, но чаще всего заставляющими тепло разливаться по крови. И жаль, как все-таки жаль, что к зову собственной плоти мы прислушиваемся куда чаще, чем к крику наших сердец.
— Знаете, — Филипп ведет головой, заводя за спину руку с планшетом, словно намерен отклониться от намеченного курса и поделиться мыслями, которые донимают его голову. — Как мне кажется, ни одного мужчину ребенком ты не удержишь. Если мы ничего не испытываем к женщине, хоть десятерых роди, уйдем туда, где теплее.
Смотрит на Лизу, выжидающе, приподняв бровь, и ждет, что же она на это ответит.
— В отличие от женщин, кстати, — вставляет свои пять копеек женщина в мужском костюме, великоватом ей в плечах. — У нас многие терпят измены, побои, оскорбления, лишь бы детей отца не лишать.
— Хотите сказать, что муж меня любил? — удивленно округляет глаза моя супруга и, осознав, что именно к этому и клонил Смирнов, нервно смеется. — Нет.
Даже головой качает,
— Но ведь, если верить вашим словам, именно он предложил сохранить семью, — не сдается ведущий, сотрясая воздух микрофоном, который от безделья вертит в руках.
— Да, но не делайте из него прозревшего романтика: жил столько лет рядом со мной, закрутил роман, оказался на грани развода и вдруг прозрел. Мне бы, конечно, было это приятно, но я реалистка. Игорь не хотел лишать детей семьи.
— Тысячи пар растят детей вне брака. Папы приходят по воскресеньям…
— Да, но Громов такой вариант не рассматривал, — произносит и косится туда, где сидит Эвелина, зная, с чего я так рьяно молил ее остаться и не доводить до развода.
Неполная семья — последнее, чего я хотел для своих детей. Абсурдно, правда? Ведь не так давно я собственными руками воплотил свой страх в жизнь — девочки любуются матерью лишь на фото.
— То есть, ваш муж отказался от любовницы в пользу ребенка, — резюмирует мужчина, и тут же принимается за Громову старшую. — А вы? Как считаете, только известие о беременности удержало вашего сына от решительного шага?
— Нет, — мама, как всегда, задирает подбородок, сцепляя руки в замок.
— Разве, Игорь не исполнял твои прихоти, не стремился заполучить прощение? — интересуется мама, но явно не нуждается в ответе, ведь вставить хоть слово у Лизы нет ни единого шанса. — Мой сын всегда относился к своей жене трепетно. Терпел капризы…
— Бедный, я ведь только и делаю, что пилю мозг, — слышу комментарии жены, которые мать намеренно игнорирует.
— Баловал, не скупился на подарки и всегда помогал ее семье. К примеру, когдаотец Лизы, Борис, заболел, пусть земля ему будет пухом, Игорь оплатил еголечение в лучшей Московской клинике.
— Быть может, таким образом он пытался искупить свою вину? — делает предположение Смирнов, не прерывая контакта взглядами с народной артисткой.
— Может, но киньте в меня камень, если им двигало только лишь чувство стыда за содеянное.
Рискуешь, мама. Первый прилетит от меня — понять, что на самом деле я испытывал к собственной супруге мне довелось не сразу.
— Ты соображаешь, о чем меня просишь? — Лиза намеренно отходит к окну, предпочитая находиться подальше от меня в минуту моего сумасшествия.
Поправляет пушистый кардиган, в который успела переодеться, пока я, не в силах двинуться с места, покрывался снежными белыми хлопьями на той самой тропинке, где меня настигло известие о скором отцовстве. Стоял, как пригвождённый к земле, лихорадочно обдумывая услышанное, и отмер лишь тогда, когда первая капля растаявшего снега скользнула по моей щеке. Бросился в дом, впервые за эти три недели хоть что-то зная наверняка — о разводе не может идти и речи. Не сейчас, когда руки трясутся от переизбытка эмоций, а сердце, наконец, проснувшееся после спячки, колотится где-то у горла.
Я знаю, о чем больше всего мечтают дети — видеть родителей ежедневно. Слушать сказки по вечерам, озвученные нежным женским голосом, играть в мяч на лужайке, подражая уверенным движениям отца, и каждый праздник проводить за шумным семейным столом. Меня в жизни многого лишили — гнались за баснословными гонорарами, многомиллионными контрактами, свято веруя, что дорогущая игрушк ас лихвой возместит мне отсутствие родителей на школьных утренниках. Ни такой жизни я хочу для своего сына. Или дочери, пол здесь совсем неважен…