Прянишников
Шрифт:
Мог ли думать старый ученый, дописывая свои добрые новогодние пожелания стране, только-только начавшей оправляться от тягчайших военных невзгод, что именно в этом — 1948 — году всему делу его жизни, самой основе народного благосостояния будет нанесен жестокий удар?
Мог ли он предполагать, что одним взмахом будет разрушено здание, воздвигнутое настойчивыми усилиями в течение десятилетий? Что последователям лучшей в мире агрохимической школы снова придется осуществлять свои исследования и пытаться воплощать их в жизнь, лишь проявляя высочайшее гражданское мужество?
Ничего этого он не предвидел, ничего этого нельзя было предполагать. Грозные события разразились внезапно, но их тяжкие следствия
30 апреля 1948 года вся страна со скорбью почтила память одного из лучших своих граждан, Дмитрия Николаевича Прянишникова, настоящего ученого, представителя науки самой передовой, правдивой, смелой, точной, ведущей.
Но в реальной обстановке того времени нормальный ход научной жизни был нарушен. В 1949 году появился пресловутый сталинский «План преобразования природы», который наряду со многими разумными мерами по облесению степей и насаждению полезащитных лесных полос поднимал травопольную систему Вильямса до ранга государственной доктрины. Такова была воля Сталина, и с того момента в сложившихся исторических условиях всякое дальнейшее ее обсуждение исключалось.
В. Р. Вильямс к этому времени давно уже ушел из жизни. Он умер 11 ноября 1939 года. Но те, кого Прянишников называл его «крайними сторонниками», оказались, по французской пословице, «большими роялистами, чем сам король».
Повсеместно начавшееся практическое внедрение травопольной системы, само по себе разорительное, сопровождалось множеством нелепостей.
Временное торжество мракобесия и лженауки тяжело сказалось на темпах производства удобрений, а также на разработке и внедрении новых химических средств борьбы с сорняками — гербицидов. Деятели вильямсовского толка считали, что все эти снадобья «от лукавого». Они и тут свои упования возлагали на спасительную силу травяного клина, защищающего полезные культуры от всех болезней и вредителей, в том числе от проволочника и нематод. И в этой области нам пришлось пожинать невежества горькие плоды: на печальном опыте колхозы и совхозы убедились, что именно засоренные травяные поля и были рассадниками большинства болезней сельскохозяйственных культур.
Лишились поддержки и новые приемы регулирования роста и развития растений при помощи химических средств.
Неверие в возможность заменить природные силы, по вещему слову Тимирязева, «химизмом сознательной техники человека» повсюду создавало препоны интенсификации земледелия.
Вопреки многовековому хозяйственному опыту вместо озимых хлебов в угоду «системе» стали сеять яровые, хотя во многих районах Советского Союза они давали низкие урожаи и отличались меньшей стойкостью к засухе, чем озимые, и хотя положение о недопустимости посева озимых хлебов по пласту трав — на нем Вильямс особенно решительно настаивал — тоже не было подкреплено ни единым фактом. Чем же его обосновал сам автор травопольной системы? Опять-таки «теоретическими» рассуждениями. Он писал, что пласт, вспаханный летом (а это приходится делать для того, чтобы в конце лета посеять озимь), «бурно разлагается», чем якобы сводится на нет вся польза травосеяния, то есть его влияние на структуру почвы.
На самом же деле всякому агроному известно, что запаханная в почву дернина не минерализуется полностью даже за год, неразложившиеся куски ее выворачиваются при новой вспашке в следующем году. Это одинаково относится и к северу и к югу. В нечерноземной полосе быстрому разложению пласта мешает недостаток тепла, в степных районах этому препятствует недостаток влаги.
«Замедленная
Сахарную свеклу в противоречии с полуторастолетней практикой разместили в севообороте не после озими, а вслед за яровой пшеницей — гораздо худшим для нее предшественником.
Злаково-бобовыми многолетними травосмесями заняли значительные площади в полузасушливых и засушливых районах, где эти культуры (и в особенности бобовые) плохо росли и давали низкий урожай, отнимая место у хлебов и кукурузы. При этом исходили из такой широковещательной декларации Вильямса: «Уже после первого, агротехнически правильного проведения культуры поля многолетних трав, — писал он, — урожаи следующих за ними однолетних растений по крайней мере утраиваются по сравнению с урожаями при паровой системе земледелия и становятся совершенно независимыми от влияния засух». Обязывающее заявление! Но где же подтверждающие факты? «Крайние сторонники» травополья отлично обходились без них.
А когда травы на юге начали «гореть», а недород бил за недородом, те самые люди, которые больше всего хлопотали о признании «учения» Вильямса последним словом биологической науки, первые же дали сигнал к частичному отступлению. Надо же было «спасать лицо» — жизнь слишком уж явно восставала против травопольной системы земледелия. Но отдельными поправками положения уже спасти нельзя было. Проваливаясь на каждом шагу, травополье неудержимо шло к своему краху.
В несостоятельности вильямсовской догмы на собственном горьком опыте убеждались все более широкие круги практиков. В той же книге В. Елагина «Истина не умирает» приводится характерная беседа с председателем колхоза на Херсонщине. Автор приводит его реплику — отклик на решения партии, вскрывшей ошибочность вильямсовских построений и ликвидировавшей последствия культа личности на этом важнейшем участке хозяйственного строительства:
«— Ну, наконец-то пришла хана травам… Можно выходить из подполья, прекращать партизанщину…
— Как это? — не поняли собеседники.
— Да так. Ведь травы-то мы сеять должны были каждый год почти на четверти пашни. А у нас ее, пашни-то, около двух тысяч гектаров. Колхозники же давно на практике убедились, что травосеяние у нас пустое занятие. Труда уйма, а результаты грошовые. Ни кормов, ни структуры…
Как-то мы в районе об этом заговорили. На нас цыкнули. Мы — в область. А там и того строже: «Сей травы, и никаких гвоздей!».
Что делать? А ведь видим, что земля, по существу, пустует под травами.
Ну, благо что колхоз от райцентра далеко, а от областного и того дальше. Инструкции и указания мы все больше почтой да по телефону получали. Решили на совещании правления пойти, прямо говоря, на преступление — поубавить посевы трав. В первый год наполовину сократили их. Землю вместо тимофеевки да пырея пшеницей заняли, кукурузу рассеяли. По стоимости урожай против трав раз в пять выше получили. А молчим, все втихаря, как говорится. Отчетные данные пришлось «выправлять» так, чтобы комар носа не подточил. Сошло!