Прыщ
Шрифт:
— Так-то оно так… но не по обычаю.
Удостоверить мою личность было некому. Общество пребывало в глубоком смущении и сомнении. Прямой вопрос попа:
— А когда ты, отроче, на исповеди последний раз бывал?
И мой туманный ответ:
— О грехах своих знаю и каждый божий день раскаиваюсь. — доверия к моим словам не добавили. Впереди уже маячил местный поруб. Просто — «до выяснения». Уже, отодвинув Сухана в сторону, начали перетряхивать нашу поклажу. Но тут, спасибо Марьяше, вытащили самый большой баул с одеждой. Парадный кафтан и бобровую высокую шапку я отдал «подмёнышу»
Какой-то благообразный старичок, похожий на рождественского гномика своими красными щечками и носом в обрамлении белой бороды, что-то энергично зашептал на ухо старосте. Тот открыл рот, демонстрируя потенциально обширное поле деятельности для ближайшего зубного мостостроителя. Потом передвинулся к уху сотнику, недоуменно разглядывавшего мои «огрызки». Тот покивал и озвучил:
— Ага… Ну… Ты, эта, боярич… Мда… что за хрень?! Никогда такого уродства не видывал! Правду говорят: смоленские все мозгой свернувшие. Ладно. Ты в Тверь идёшь? Поутру тронешься? Попутчика возьми. Вона его.
И сотник ткнул пальцем в «гномика». Дедок радостно заулыбался, собирая круглое личико морщинками как печёное яблоко. Я кивнул.
Так сложилось, что в первой жизни у меня не было проблем с попутчиками на трассах. Подбросить кого-то… Не о приработке речь. Когда гонишь в ночь — очень полезно, если рядом кто-то хоть что-то балоболит. И самому автостопом приходилось. Попадались дальнобойщики, которые сразу спрашивали:
— Анекдоты знаешь? Трави.
А то бывало — просто начинаешь пересказывать какую-то книгу. Под настроение и интерес конкретного слушателя. Чтобы не заснул. Улететь-то в кювет — обоим не хочется. Иной раз — уже и вылезать пора, а:
— Погоди-погоди. Дорасскажи. А чем там дело кончилось? Ну, встретились они или как? А убийца-то кто? Да ты что?! Вот я так сразу и подумал.
Так что, противопоказаний у меня не было. А «за-показания» были: «гномик» — местный, дорогу знает. Да и очень не хотелось идти против местного начальства: если они к своим подозрениям вернуться, то могут дело обернуть для меня плохо.
Контуженного моим кистенём парня поволокли в застенок. Завтра его — «на поток и разграбление». Но свидетелей-то нет, он из конокрада в любой момент может превратиться в жертву. Моего разбойного нападения. А что коня за узду держал, так немой слуга попросил выгулять… Вот мне нынче, «на бегу из-под топора», только права качать, да правду искать!
Возчики ещё по-приставали: расскажи да расскажи. Но я по-отнекивался да спать и завалился. Ещё затемно заявился «гномик» с мешком. Запряглись, выкатились. Оглядываясь на крест Зубцовской церкви, приняли вправо, пошли-покатились по Волге-матушке.
От Зубца Волга идёт почти прямо на север, есть только пара крутых петель. По западному, левому берегу — крутой обрыв, тёмный лес поверху. По правой стороне — луга, снегом покрытые. Почти Тургенев:
«Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые, Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые».В дороге только и вспоминать. «Помню, ты ещё молодушкой была…». Как-то там они? Мои «молодушки»…
От Зубцова до Твери считается полтораста вёрст. Тройка отдохнула, воз не тяжёлый, но за день не пройдём — погода меняется, облака натягивает, к ночи, поди, и снегопад будет. «Гномик» говорит: ближе к Твери есть знакомое место, на постой примут.
Проскочили древнее, племенных ещё времён, городище — Любим-город. В славянских землях такие названия часты. От Любека и Люблян до вот этого, ещё словен ильменских, городка. На картах моего времени искать — бесполезно. Ещё один «Китеж-град»: выжжен под ноль татаро-монголами. Дважды. Но у него другая судьба: город исчез, а место заново заселилось.
В самом конце 13 века, полвека спустя после «Погибели Земли Русской», через пять лет после повторного уничтожения в здешней местности 14 отстроенных городов в ходе «Дедюнёвой рати», упоминаемый уже мною прежде князь Михаил Хоробрит нашёл здесь одинокую сумасшедшую старуху-«старицу». Пряталась она в пещерах в береговом обрыве. Местность обезлюдела совершенно и никто не мог сказать: как зовётся речка, впадающая здесь в Волгу, что за городок здесь прежде стоял. Хоробрит поставил крепостицу и назвал её по-простому — «Городок». А речку по старухе — «Старица».
«Городков» на Волге много, через пару веков имя реки перешло на поселение. А вот как звали ту старушку, которая в одиночку здесь в пещерах зимовала-бедовала, но от родных могил не уходила — никто не знает. Да и то сказать: не велика птица, чтобы по имени зваться, у нас на Руси таких — во всякий год на всяком пепелище.
Часа через три, уже затемно, приняли влево, вытянулись по ложбине-промоине в крутом береге к воротам усадьбы. Усадьба, видать, новёхонькая — ворота и частокол не потемнели ещё. «Гномик» наш к воротам сбегал, в окошечко открытое чего-то потолковал, ворота раскрыли.
— Давай, заезжай! У хозяина и банька горячая, и с Крещенья снеди осталось.
Да уж, давненько я в баньке не парился. Надо и погреться, и помыться, и вошек погонять.
Усадьба, и правда, этим годом поставлена: кучи мелочей нет, разное чего — не доделано, дерево свежее. Отдельных изб челядинских почти нет, службы по двору — не все, да и те, что есть — не используются. Сена не дают! Говорят — мало у них. А вот овса — хоть залейся. В смысле — засыпься. В конюшне — всего пара лошадок. Такие… мухренькие. Не боярские кони. Понятно, что в хозяйстве всякие бывают. Но других-то… не видать.
Какое-то… запущенное хозяйство. Новое, а уже запущенное. Народу мало, баб вовсе нет. Как же так?! Как же они без баб справляются?! Терпят, наверное. В смысле: постирушку, готовку, уборку… И ещё чего-то не хватает… Чего-то…
Факеншит! Собак нет!
— Сухан, красный.
Странно ли, что я, со своими заморочками из 21 века, ввел на «Святой Руси» совершенно не святорусскую систему — систему «цветных уровней опасности»? «Зелёный» — врага не видать и не слыхать. «Жёлтый» — возможно, но не обязательно. «Красный» — враг здесь. Дальше уже команда «бой».