Прыщ
Шрифт:
Не разорваться. Надо запряжку коренника закончить, надо пристяжных выводить и запрягать, надо чудачка расспросить…
Чудачок «делал мине нервы»: пытался возиться, позвать на помощь, угрожать…
— Ты чего творишь! Ты кого бьёшь! Да за таки дела тя в куски порвут! В лоскуты порежут! От тя места мокрого не останется! Страшнее наших — других нету! Мы — Ярёмы Зуба ватага! Нас все боятся! Развяжи гадина! Ты чего?! Ты Зуба не знаешь?! Да старшой тя с грязью — смешает, с дерьмом — скушает, в каменку — живьём вкинет! Отпусти немедля! А то хуже будет!!!
Где-то я похожее уже слышал… А, в Смоленске. Когда пацанов-воришек из бригады Толстого Очепа расспрашивал.
— И сколько ж вас тут таких, «зубастых», на подворье?
— Нас тут… Нас тут столько — сколь тебе и не снилось! Нас тут поболе ста! Все оружные! Все рьяные! В клочки тя порвут! Развяжи, гнида, хуже будет!
Врёт. Нагло врёт от страха. Ломать его? Время… Надо уходить… Но… Кони заморенные, не отдохнувшие. Снегопад всё сильнее, метель закручивается нешуточная.
Я не такой большой знаток быта боярских усадьбах. Моя Пердуновка — не показатель. Кроме Акимовской Рябиновки — и не видал ничего толком. В Рябиновке как-то… живее всё было. Люди постоянно ходили, тропинки по всему двору натоптаны, дымит что-нибудь вечно и в нескольких местах. Бабы-птица-скотина — голоса подают…
Сколько ж тут разбойничков? Потому что от этого зависит решение — чего делать. Из усадьбы-то я выберусь. Потом, не видя ни зги, на ощупь в темноте и снегопаде, в той лощине-овраге, по которой сюда поднимались… кони ноги поломают. А даже и нет — выйду на Волгу, пойду влево, к Твери… Не видя — ни берегов, ни колеи… На реке и слабые места во льду есть. «Иордань» для тройки с седоками… Углядеть на берегу деревушку… в такую завирюху… ночевать на льду реки в пургу? Коней угроблю…
— Всё сказал? Ничего добавить не хочешь?
— Да тебя…! Бл…во соплеватое! Выпотрошат нах…!
Как мне это всё надоело! Как-то такие… предложения — не конструктивны. Как-то… консенсусу не образуется. Тогда я сам.
Дернул парня за плечо, прижал его грудью к земле, наступил коленом на спину, цапнул за волосы, оттянул голову, финкой своей — ему по горлу… Мда. Забулькал. Как-то я… профессионализму набрался: даже на руку ничего не попало. Растёт моё мастерство. По сравнению как я своего первого — половца на Марьяше… А ведь не умел, прежде даже и представить себе не мог.
Эдак я скоро и в еврейские резники годен буду. У них на этот счёт жёстко: на ноже — ни зазубринки, заточен — в бритву, инструмент — предварительно раввины проверяют, всё дело — в одно движение, в доли секунды сразу полностью перерезать всё сечение горла, никаких дополнительных уколов, ударов — минимальное причинение мучений жертве. Прямо — мечта гуманиста.
«Как много нам умений чуждых Приносит попаданства дух…».Коллеги, помните: нельзя! Нельзя пускать нас, попаданцев — обратно в нормальную жизнь. Как бойцов после фронта: реабилитация, адаптация, психиатрия… Чтобы умения, ставшие привычными в попадизме, не применялись к мирным согражданам.
Глава 306
У меня тут сограждан нет, я — нелюдь. Поэтому режем всех, кто не докажет обратного. В смысле: свою особенную полезность для «Зверя Лютого». Значит, нас в баньку зовут? Все уже собравши? — Это дело хорошее, исконно-посконное. Бить ворогов во время помойки — давний русский тактический ход.
Встали да пошли. Сухан со своей рогатиной, двумя топорами за поясом и пуком сулиц за спиной, я — со своим железом. Ещё и сена охапку подхватил. Точно: мало у них сена, разбойнички, что возьмёшь — не запасли. Овса-то они, видать, награбили, а вот сена… ворьё. Не хозяева.
У баньки над крылечком крыша двускатная, понизу резьба пущена… Кто-то, видать, жить в усадьбе собирался, красоту наводил. Дверь на крючок, ножичек в рукояточку для крепости, охапку сена под дверь. «Зиппой» моей чик-чирик…
«Гори, сияй Им всем… звезда».Сырое сено разгоралось плохо, медленно, изнутри были слышны мужские голоса. Там, вроде, и вправду решили помыться: о портянках ругались. Потом пошёл дым, начался ор, стали дёргать дверь. Чьи-то бородатые морды принялись орать в душники. Дверь — одна, душники — маленькие, потолки — здешние. Я уже рассказывал: пол-бревна с земляной засыпкой. Когда доску уже загоревшейся двери вынесли изнутри топором, Сухан вогнал в открывшуюся щель свою сулицу. Потом вторую. Ору всё больше, пламя уже внутри пляшет.
Из соседнего строения выскочило четверо мужиков с криком: «Пожар! Горим!». Пробежали почти рядом — я у дальнего от крыльца баньки угла стою — контролирую боковую и тыльную стены. Темно, неподвижен, снегом заметён, как столб деревянный. Двое кинулись к стене бани, начали снегом закидывать.
В спины, с пяти-шести шагов… сквозь натянувшиеся рубахи… как на уроке — заднему-переднему… «мои швырки» легли обоим под левые лопатки.
Вторая пара добежала до горящего крыльца, увидела Сухана с топорами в руках и — назад. Крик уже другой: «Режут! Убивают!». Орут, бегут, головы назад вывернуты. Ещё два швырка. Правда, не так эффективно: в грудь и в живот. Один завалился, второй пытался ещё идти. Я уж ещё один, последний ножик достал. Тут меня резко схватили сзади за горло, сильно ударили в грудь напротив сердца, отшвырнули в сторону, в снег.
Снег сразу залепил лицо, а над головой я услышал едва сдерживаемое рычание, насыщенное нецензурщиной. Факеншит, больно-то как! Аж дыханье перехватило, будто в сердце — нож острый. Не «будто» — ножом булатным и били. Только у меня под кафтаном самодельный панцирь «из-под паровичка». Его привычным ударом не прошибёшь. Поэтому я хоть и битый, но целый.
«В снег упал я и лежу Во все стороны гляжу. Туда — глядь, сюда — глядь. Меня некому поднять».«Глядь» — не получается, гляделки снегом залепило. Но можно же и послушать. «Диалоги» — не обязательно на древнегреческом.
«Ведь может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать».Понятно, что такие… урождённые — общаются не на греческом койне, а на русском наддиалектном. Он же — матерный:
— Ты! Пи…бол! М…дак! Кого привёз, старый хрен?! Княжьих потьмушников?!
— Не! Не может такого быть! Я ж ихнюю кису с серебром видал! Не они ж ко мне пришли — я ж к ним сам. Не… И не похожи. Немой да отрок плешивый… Не бывало такого некогда!