Пржевальский
Шрифт:
Алашанские знакомцы Пржевальского (слева — лама Сорджи). Рис. Роборовского.
Через несколько дней амбань пригласил путешественников к себе. Предварительно лама Сорджи осведомился у Николая Михайловича — будут ли русские приветствовать алашанского повелителя так, как это здесь принято, то есть падать перед ним на колени? Получив решительный отказ, Сорджи принялся уговаривать Пржевальского, чтобы на колени стал хотя бы один из казаков — бурят,
Свидание происходило вечером. Фанза была хорошо обставлена, в ней даже висело большое европейское зеркало, купленное в Пекине, на столах горели в мельхиоровых подсвечниках стеариновые свечи. В дверях и в прихожей стояли сыновья и приближенные амбаня.
После обычных расспросов о здоровье и благополучии гостей амбань сказал, что с тех пор, как существует Ала-шань, здесь еще не бывало русских и что он очень рад их приезду. Он разрешил путешественникам охотиться в алашанских горах и подарил Пржевальскому и Пыльцову по лошади, а Николай Михайлович подарил ему карманные часы и барометр.
Но гостеприимство и щедрые подарки амбаня не помешали путешественнику оценить князька по достоинству. «Он взяточник и деспот самого первого разбора, — рассказывает Пржевальский. — Пустая прихоть, порыв страсти или гнева, словом — личная воля, заменяют всякие законы и тотчас же приводятся в исполнение, без малейшего возражения с чьей бы то ни было стороны… Запершись внутри своей фанзы, алашанский князь все время проводит в курении опиума».
На следующий день после приема у амбаня Николай Михайлович, Пыльцов и посланный с ними провожатый-монгол Мэрген-булыт отправились в горы. Тут была богатая охота на куку-яманов (так называются буровато-серые горные бараны).
Путешественники выходили на охоту едва лишь начинало светать. Солнце только показывалось из-за горизонта, когда они поднимались на гребень хребта.
Иногда путешественники проводили целых полдня, высматривая горных баранов, и все-таки не находили их. «Нужно иметь соколиное зрение, — писал Николай Михайлович, — чтобы отличить на большом расстоянии серую шкуру куку-ямана от такого же цвета камней».
Наконец, высмотрев зверя, охотники начинали подкрадываться к нему. Для этого не раз приходилось спускаться в почти отвесные пропасти, перепрыгивать через широкие трещины в скалах, лепиться по карнизам утесов. И вдруг все усилия оказывались напрасными. Их замечал другой куку-яман и свистом давал знать собрату об опасности, или оборвавшийся под ногами охотника камень предупреждал осторожного зверя, и он мгновенно скрывался. Но когда простреленный куку-яман падал на камень, Пржевальский мог порадоваться драгоценной для зоолога добыче.
Спустившись к убитому барану, охотники потрошили его, затем связывали ему ноги и, взвалив на спину, с этой тяжелой ношей шли к своей палатке.
Так были добыты прекрасные экземпляры редкостных животных.
В горах путешественники провели две недели. Их коллекции обогатились не только шкурами куку-яманов, но и экземплярами алашанской горной флоры, никем ранее не собранной.
С этой богатой научной добычей путешественники вернулись в Дынюаньин.
Отсюда до заветных берегов Куку-нора оставалось всего лишь 640 километров — около месяца пути. И тем не менее, вместо того, чтобы продолжать дальнейший путь к Синему озеру [27] , Николай Михайлович решил возвратиться в Пекин.
27
Куку-норпо-монгольски означает: Синее озеро.
«Несмотря на бережливость, доходившую до скряжничества, — писал Николай Михайлович, — у нас, по приходе в Ала-шань, осталось менее 100 рублей». Даже на обратный путь Пржевальский добыл средства только продажей кое-каких вещей.
Приходилось тратить время и силы на долгий изнурительный путь из Ала-шаня в Пекин и обратно для того, чтобы получить возможность идти дальше — в Куку-нор. Сколько напрасных трудов и лишений из-за скаредности царского правительства, отпускавшего экспедиции ничтожные средства по частям!
Итак, выполнение главной задачи путешествия — «пробраться в Куку-нор и Тибет» — откладывалось на длительный срок.
Николай Михайлович тяжело переживал эту неудачу. Не в его характере было покорно уступать обстоятельствам. Он постоянно стремился как можно плодотворней использовать каждый месяц, день и час экспедиции.
Распорядок дня маленького экспедиционного отряда был тщательно продуман и всегда строго соблюдался. Ради съемки, которую можно производить только при дневном свете, экспедиция двигалась днем даже в самый сильный зной. Через местность, уже снятую на карту, экспедиция в летнее время делала переходы по ночам. Охотничьи экскурсии Пржевальский совершал в часы наиболее благоприятные для того или иного вида охоты. Отряд постоянно соблюдал установленный Пржевальским наиболее экономный порядок сборов в путь и устройства стоянок. Отдыху Николай Михайлович отводил часы наименее благоприятные для исследований или для передвижения.
План экспедиции по месяцам был так же продуман, как и распорядок дня. Чтобы как можно лучше использовать условия времени года для изучения намеченных районов, Пржевальский тщательно рассчитывал размеры суточных переходов, даты прибытия в то или иное место. В пути Пржевальский всегда спешил, — то чтобы застать пролет птиц на озере Далай-нор, то чтобы успеть перейти Хуанхэ, прежде чем она вскроется ото льда. Каждый день и час пути были ему дороги.
Вот почему Пржевальский, терпеливо переносивший все лишения переходов через пустыни, был нетерпелив в своем рвении исследователя. Опасность, угрожавшая его жизни, никогда не лишала его самообладания, но задержка, нарушавшая задуманный ход экспедиции, приводила его в ярость или огорчала до слез.
Вынужденное возвращение в Пекин и потеря целых семи месяцев глубоко опечалили Николая Михайловича.
«С тяжелой грустью, понятной лишь для человека, достигшего порога своих стремлений и не имеющего возможности переступить через этот порог, — писал Пржевальский, — я должен был покориться необходимости и повернул в обратный путь».
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЛГАН И ПЕКИН
Стена бывшего «Запретного (Императорского) города» в Пекине.
Пржевальский в начале 70-х годов.
15 октября путешественники вышли из Дынюаньина. Из-за недостатка денег и продовольствия им нужно было пройти 1300 километров до Калгана без остановок. К довершению всех трудностей Пыльцов в пустыне заболел тифом.
«Сильно скребли меня в это время кошки за сердце», — писал Николай Михайлович.
К счастью, здоровый молодой организм Пыльцова быстро справился с болезнью. На десятый день Пыльцов уже мог кое-как сидеть на лошади, хотя от слабости он и падал несколько раз в обморок. Но караван должен был идти вперед изо дня в день, от восхода до заката солнца.