Пржевальский
Шрифт:
Из Дынюаньина путь каравана лежал сначала на юг, потом повернул к западу.
«Переход через пустыни южного Ала-шаня, — писал Николай Михайлович в Россию, — был страшно труден. Здесь голые сыпучие пески раскидываются на огромное пространство и иногда на сотню верст нет ни капли воды».
Обыкновенно путешественники вставали около полуночи, чтобы двигаться в прохладные часы. Сделав переход километров в 30–40, они останавливались у колодца или, если его не оказывалось, сами копали яму, куда набиралась соленая вода. Тангуты превосходно знали дорогу и по приметам, известным им одним, угадывали места, где можно достать воду.
Отдохнуть как следует путешественники не могли даже и на остановках.
К тому же на остановках палатка Николая Михайловича постоянно наполнялась любознательными тангутами. Оружие русских, каждая, даже самая мелкая их вещица, непонятные занятия Пржевальского и Пыльцова — собирание растений, метеорологические наблюдения, писание дневника, — все это возбуждало в тангутах большое любопытство, даже подозрения. Расспросам не было конца.
Тангуты служили экспедиции незаменимыми проводниками в неведомый Куку-нор. Чтобы рассеять их подозрения, Пржевальский принужден был тратить много времени и сил на объяснения с ними.
Приспособляясь к пониманию тангутов, Николай Михайлович говорил, что записывает в книгу то, что видел, чтобы не забыть об этом по возвращении на родину, где от него потребуют отчета. Растения, по его словам, он собирал на лекарства; чучела птиц и зверей вез напоказ, а метеорологические наблюдения производил для того, чтобы «узнать вперед про погоду». После того как Николай Михайлович, по показаниям анероида, предсказал дождь, тангуты поверили всем его объяснениям. К тому же красивый мундир генерального штаба, в котором Пржевальский появлялся в Дынюаньине, внушил всем местным жителям, а также и тангутам, уверенность в том, что их спутник — важный русский чиновник, и они относились к нему почтительно.
Чтобы не лишиться доверия тангутов, Пржевальский принужден был отказаться от многих нужных исследований. Так, например, он не измерял температуры воды в колодцах: это неминуемо навлекло бы на него подозрение в отравлении воды…
Миновав голые сыпучие пески южного Ала-шаня, путешественники вскоре увидели впереди величественную цепь Наньшанских гор. Над раскаленными песчаными равнинами вздымались снеговые гряды Кулиан и Алан-чжу. Еще один переход — и Ала-шанская пустыня кончилась. Всего в двух километрах от голых песков расстилались обработанные поля провинции Ганьсу, пестрели цветами луга, густо лепились фанзы и вились кривые улицы города Дацзин.
«Культура и пустыня, жизнь и смерть, — пишет Пржевальский, — граничили здесь так близко между собою, что удивленный путник едва верил собственным глазам».
Когда путешественники проходили через Дацзин, к их удивлению китайские солдаты, стоявшие здесь, приветствовали их на ломаном русском языке: «Здаластуй, како живешь?» Эти солдаты были из тунгусского (эвенкийского) племени солонов, с берегов Амура, и кое-как говорили по-русски.
Высокое плоскогорье, огромные горы, местами достигающие линии вечных снегов, черноземная почва, чрезвычайная сырость климата, обилие воды, — вот что нашли путешественники в Ганьсу, всего в 40 километрах от раскаленных безводных равнин Ала-шаня. Голые пески сменились плодородными степями и долинами, покрытыми густой травой, леса осенили крутые горные склоны. На смену пустыне явился богатый и разнообразный животный мир. «Новые виды растений попадались на каждом шагу, чуть не каждый выстрел доставлял какую-нибудь новую птицу».
Вскоре путешественники увидели в первый раз кочевья тангутов, их черные шатры, стада длинношерстных яков. Перевалив через несколько отрогов главного хребта, караван вышел на берег Тэтунг-гола (Датун-хэ) и остановился вблизи тангутской кумирни Чортэнтан (Чжэрдиндун).
Настоятель кумирни, человек очень любознательный, узнав о прибытии русских, пригласил их к себе. На него произвело громадное впечатление знакомство с Пржевальским. Русский путешественник внушил ему необыкновенное почтение как великий охотник и герой. Будучи художником, настоятель нарисовал картину, изображавшую его свидание с Пржевальским.
Ущелье Тетунг-гола близ Чортэнтана. Рис. Роборовского.
Ученик Николая Михайловича — путешественник Козлов, посетивший Чортэнтанскую кумирню в 1900 году, — писал, что о Пржевальском «старейшие ламы до сих пор хранят самое лучшее воспоминание и берегут портрет моего учителя как драгоценность».
Чейбсен, куда держал путь караван, лежит по другую сторону горного хребта, стоящего к югу от реки Тэтунг-гол. По словам тангутов, перейти через этот горный хребет с вьючными верблюдами было невозможно. Простившись со своими спутниками-тангутами, Пржевальский оставил верблюдов на пастбище возле Чортэнтана и нанял китайцев перевезти вьюки в Чейбсен на мулах и ослах.
Двигаясь узкой тропинкой вдоль ущелья, путешественники видели рассыпанные на дне его черные палатки и деревянные жилища тангутов, а над собою — горы, покрытые лесами и — выше лесов — густыми кустарниками. Громадные скалы вздымались со всех сторон. На перевале тропинка вилась зигзагами по крутой, почти отвесной горе.
Но как бы ни был опасен и утомителен путь, Пржевальский внимательно наблюдал открывавшийся перед ним незнакомый мир, любовался его красотой. «Вьючным животным идти здесь чрезвычайно трудно, — говорит он, рассказывая о переходе через Южно-тэтунгские горы. — Зато с перевала открывается великолепный вид на холмистую равнину, которая раскинулась тотчас за горами».
На северной окраине этой равнины, на высоте 2700 метров, лежит кумирня Чейбсен. Прежде чем двинуться отсюда к Куку-нору, Пржевальский решил исследовать горы Нань-шаня, не изученные до того времени ни одним ученым. Оставив всю лишнюю кладь в Чейбсене и наняв здесь монгола, знавшего тангутский язык, путешественники 10 июля отправились в горы.
Участник четырех экспедиций Пржевальского — казак Дондок Иринчинов.
В Северном Тибете. Верховья Голубой реки. Фото Роборовского.
В Наньшанских горах Пржевальский изучал физические условия, при которых растет лекарственный ревень, чтобы перенести культуру ревеня к себе на родину. Николай Михайлович знакомился с природой страны, измерял высоту горных вершин.
Ежедневные дожди и чрезвычайная сырость мешали работам экспедиции. Только в редкие часы ясной погоды могли путешественники сушить собранные коллекции. К тому же птицы в это время линяли, и из десяти убитых часто только одна или две годились для препарирования. «Птиц мы собрали не более 200 штук», — с досадой писал путешественник. Зато растения были в полном цвету, и гербарий Пржевальского пополнился тремя тысячами экземпляров, принадлежавших к 324 видам.