Пржевальский
Шрифт:
Ответ Штрауха только убедил Николая Михайловича в том, что от него что-то скрывают. Штраух писал, что портрет в две трети поворота головы «для нашей цели не годен, а требуется портрет в полной профили. Надеюсь, что вы не откажетесь съездить в Смоленск к фотографу и доставить нам необходимый портрет в течение мая или, самое позднее, в течение июня месяца, а то нашему художнику нехватит времени исполнить ту вещь, для изготовления которой именно нужен портрет. Что это за вещь, вы, вероятно, давно отгадали».
Николай Михайлович не только не отгадал, но у него не явилось даже и смутных предположений по этому поводу. Однако он не стал больше
В 1886 году усиление японских позиций у русских и китайских границ (в Корее) и намерение Англии занять порт Гамильтон (Корейский архипелаг) создавали угрозу войны на Дальнем Востоке.
Совещание в Петербурге продолжалось несколько дней. К мнению Пржевальского внимательно прислушивались.
В Петербурге Николай Михайлович получил разгадку «тайны портрета». Он узнал, что 3 мая в общем собрании Академии наук семь видных академиков сделали следующее заявление:
«Экспедиции Николая Михайловича Пржевальского в Центральную Азию составляют одно из самых выдающихся явлений в истории ученых путешествий вообще. Первым из европейцев наш знаменитый путешественник проник в самый центр высокой нагорной Азии. Там он произвел целый ряд крайне важных открытий и исследований, поставивших имя его наряду с именами знаменитейших путешественников всех времен и народов.
Страны Центральной Азии исследованные Н.М. Пржевальским в 1879–1885 гг.
Мы полагаем, что Академии надлежит выразить неутомимому путешественнику особенную признательность и потому предлагаем конференции для этой цели выбить в честь Пржевальского золотую медаль, на лицевой стороне которой изобразить портрет путешественника, с надписью вокруг: « Николаю Михайловичу Пржевальскому Академия Наук», а на обороте слова: « Первому исследователю природы Центральной Азии. 1886 г.», окруженные лавровым венком».
Заслушав это заявление, Академия наук в общем собрании постановила ходатайствовать перед правительством о разрешении поднести Пржевальскому такую медаль. Разрешение было вскоре получено.
Для изготовления этой медали и понадобился портрет Николая Михайловича «в полной профили».
29 декабря 1886 года, на годовом торжественном собрании Академии наук, великому путешественнику была преподнесена выбитая в его честь медаль. Вручая ее Пржевальскому, непременный секретарь Академии Веселовский произнес речь, которая часто потом цитировалась биографами путешественника.
«Есть счастливые имена, которые довольно произнести, чтобы возбудить в слушателях представление о чем-то великом и общеизвестном. Таково имя Пржевальского. Я не думаю, чтобы на всем необъятном пространстве земли Русской нашелся хоть один сколько-нибудь образованный человек, который бы не знал, что это за имя».
«Имя Пржевальского, — сказал в заключение своей речи Веселовский, — будет отныне синонимом бесстрашия и энергии в борьбе с природою и беззаветной преданности науке».
Эта речь произвела на Николая Михайловича неожиданное впечатление.
— Вот прекрасный некролог для меня и готов, — повторял он.
Разгадку этих слов Николая Михайловича можно найти на страницах его последней книги. Открывается книга обширным наставлением для будущих путешественников — «Как путешествовать по Центральной Азии». Эта глава — обобщение всего опыта Пржевальского. Здесь он отчетливо высказал те соображения, которые тогда, на собрании, привели его к мысли о «некрологе».
«В путешествие можно пускаться только крепкому человеку, иначе он пропадет без пользы. Да и на сильный организм напряженные труды многих лет путешествий неминуемо кладут свою печать и, рано или поздно, «укатают лошадку крутые горки». Поэтому, — пишет Пржевальский, «пускаться вдаль следует лишь в годы полной силы». И тут же делает замечательную оговорку: « Конечно, такой совет весьма трудно выполнить на практике для энергического, увлекающегося человека».
Иными словами, Пржевальского попрежнему непреодолимо влекло ко все новым странствованиям и исследованиям, а прежней уверенности в своих силах у него уже не было.
Хотя известный терапевт — профессор А. А. Остроумов слазал Пржевальскому: «Ваш организм работает отлично», — тем не менее Николай Михайлович лучше, чем врачи, знал, что «крутые горки» уже укатали его. «Твоя весна еще впереди, — писал он Козлову в 1886 году, — а для меня уже близится осень».
Но без заветного дела жизнь была ему не в жизнь. «Простор в пустыне — вот о чем я день и ночь мечтаю».
Для Пржевальского исследование далеких неведомых стран было не только профессией, оно было страстью. Между личностью путешественника, предметом его исследований и условиями его исследовательской работы существовала связь, которая самому Пржевальскому казалась неразрывной. Его неудержимо влекло к грандиозной, дикой природе Азии, к новым странствиям, к непрерывной смене впечатлений, к борьбе со стихиями и с врагами, в которой победу давали выносливость, находчивость, храбрость. Сама жизнь путешественника притягивала Пржевальского не меньше, чем новые научные открытия и, конечно, больше, чем почести и награды, которые его открытия доставляли ему.
Пржевальский в 1886 году.
Выставка коллекций Пржевальского. С журнальной иллюстрации того времени.
Пржевальский был человеком одной страсти. Если рассуждать с точки зрения людей, не одержимых одной всепоглощающей страстью, то, казалось бы, чего нехватало Пржевальскому для того, чтобы счастливо и с пользой для общества продолжать свою жизнь на родине? Он был академиком, генералом, его окружала громкая слава. Его парадный мундир, который он, впрочем, надевал лишь с величайшей неохотой в особо торжественных случаях, покрывали ордена и медали — русские и иностранные. Он мог бы писать книги и читать курсы по географии и орнитологии, мог бы продолжать обработку зоологических и климатологических материалов своих экспедиций.