Псалмы Ирода
Шрифт:
— Моя? О нет! — Она взмахнула руками, как бы отталкивая даже самую мысль об этом. — Меня это не касается. Я все-таки христианская женщина!
— Это я знаю. — Голос Гилбера звучал мрачно. — Тем труднее тебе будет учиться. — Он взял из сумки на поясе кремень и стальной брусок, с их помощью разжег новый костер, который разогнал сгущавшуюся темноту. Танцующее пламя высвечивало его суровое лицо. — Но такие вещи случались и раньше. Наш праотец Авраам взял в жены Агарь — египтянку, когда Сарра не могла больше рожать. Иосиф тоже женился на египтянке… Ты не египтянка, но, полагаю, сойдешь. В
— О чем ты говоришь? — потребовала Бекка объяснений.
— О нашем супружестве, конечно, — ответил он таким тоном, будто ее непонятливость для него полный сюрприз. — Нам же предстоит вступить в брак.
— Ты что — рехнулся? — Воспоминание о противоестественном половом признаке Гилбера до сих пор не покидало Бекку. Мысль о том, что он ей сейчас предлагал, и о тех последствиях, которые это должно повлечь за собой, взвинтила ее нервы, вызвав вопль: — Чтоб я вышла за тебя замуж?!
— Мне это тоже не по душе, но тут ничего не поделаешь. — Гилбер говорил, продолжая в то же время готовить скудный ужин. — Вы — хуторские — тоже воспитаны на Писании, так что тебе полагалось бы знать. Ты видела мою наготу, Бекка. Такой проступок и у вашего народа, и у нас считается грехом. Разве не так?
С этим ей пришлось согласиться. Если только женщину не просили о Поцелуе или Жесте, ей следует с почтением относиться к тайным частям мужского тела. В противном случае это расценивается как тяга к распутству. Гилбер говорил истинную правду. Когда Бекка кивнула в знак согласия, ее голова показалась ей такой тяжелой, как будто могла сама собой сорваться с ее плеч.
— Вот и я так думаю, — сказал Гилбер, видимо удовлетворенный, что она признала его правоту. — У тебя и без того уйма неприятностей, и добавлять к ним еще один грех просто стыдно. Поэтому я согласен ради тебя принести себя в жертву.
— Твоя нагота… О Боже!
— Это ты уже раньше говорила… — Гилбер передал ей порцию хлеба и немножко сушеных яблок. Появился на свет и брусочек высохшего сыра, откуда предстояло отрезать по кусочку.
— Но как это может быть? Я хочу сказать, что у твоего народа наверняка есть брачные обряды. Мы, например, отправляемся в Имение, но ведь мне-то и близко теперь нельзя подойти к этому поселению. — Впервые за все время Бекка нашла в этой мысли нечто утешительное.
Гилбер пожал плечами.
— У нас принято только, чтоб мужчина сказал: «Haray at mikoodeshti bita». Как же там дальше, а? «Bibet, мне кажется, zokid… zokid…» А, ладно, смысл я помню, так что не обязательно повторять дословно на языке Скрижалей, чтобы слова стали действительны.
— А мне кажется, что тут очень важна точность, Гилбер, — быстро вмешалась Бекка. — Иначе твой Бог может впасть в ярость…
— Да что ты знаешь о моем Боге? — ответил он. — И что ты знаешь о моем народе, если уж говорить прямо?
— Я слыхала… — Она запнулась. Слишком многим она была обязана Гилберу, чтоб передать ему все, что она слышала о евреях там — в Праведном Пути. — Не очень много, — закончила она неловко.
— Готов биться об заклад. — Он доел свой ужин до конца и только тогда заметил, что ее порция не тронута. — Ты поешь
Она даже не взглянула на сыр, не взглянула и тогда, когда он взял ее порцию и съел сам.
— Портится… мясо? — Ее руки рванулись к пистолету, но Гилбер был быстрее. Он схватил ее за руки и прижал их к своему сердцу.
— О, Бекка, моя милая Бекка, клянусь, я буду тебе хорошим мужем! — Его глаза закатились, а в словах звучала жаркая страсть, о которой она и не подозревала: — В каждом моем вздохе звучит твое имя. Когда я уложу тебя в постель, я буду бесконечно нежен с тобой! Встань, встань, моя любовь, и приди ко мне, ибо нет больше ни зимы, ни дождя, и цветы расцветают по всей земле… — Он отпустил одну ее руку только для того, чтобы схватить револьвер и отшвырнуть его в сторону. — И я обещаю, что похороню все, чего не смогу съесть.
Крик ужаса, зародившийся где-то в желудке Бекки, должен был вырваться из ее глотки с дикой силой, но оказался всего лишь жалобным стоном.
— Любимая, в чем дело? — Гилбер пощекотал ее под подбородком. — Ты как будто удивлена? Я готов поклясться, что хуторяне рассказали тебе о нас все — о евреях, я хочу сказать. Я думал, всем известно, что если мы женимся на христианках, мы всегда съедаем их на следующий день после свадьбы.
— Просто… сырьем? — пискнула Бекка.
— Сырьем? — Гилбер казался оскорбленным. — Нет, это было бы нецивилизованно. — Его слова звучали бы столь же убедительно, как и сказанное раньше, если б последнее слово не заглушилось фырканьем, перешедшим в смех, вырвавшийся из-под контроля и раскатившийся хохотом.
Необузданное веселье выжало Гилбера, как тряпку для мытья посуды, и он рухнул на землю рядом с Беккой, сотрясаясь от смеха. Он лупил по земле каблуками, не замечая, что они находятся в опасной близости от горящих сучьев, и вопил так, что, казалось, звезды должны слететь со своих орбит.
Если бы чувства Бекки можно было облечь в меха, то сейчас у Гилбера Ливи печень и легкие терзал бы медведь размером с Имение Добродетель. Ее глаза не могли убивать, но зато они вполне годились, чтобы выбрать кое-что подходящее для этой цели из груды заготовленного для костра топлива.
— Ох-ха-ха! — Между приступами смеха Гилберу явно не хватало воздуха. Обеими руками он стискивал ребра, чтоб они не поломались на куски. — Видела бы ты свое лицо! Сырьем? — она спрашивает! Да смилуются над нами Небеса, она проглотила все целиком! Ты небось думала, что и я проглочу тебя целиком? Готов спорить на что угодно! Я надеюсь, ты позволишь мне прожить достаточно долго, чтобы я успел рассказать эту историю всему моему народу, и я… Ой!
— Ты подонок! — Бекка снова опустила палку на плечи Гилбера. — Ты жалкий, набитый дерьмом, вонючий объедок для полудохлого шмыгаря! — Она еще раз замахнулась на него, но он быстро откатился в сторону и вскочил на ноги, все еще продолжая смеяться. Дразня ее взглядом, Гилбер одним прыжком преодолел расстояние, сделавшее его недосягаемым от ее диких и хлестких ударов. — Стой на месте, проклятый трус! — вопила она.