Псих. Дилогия
Шрифт:
4.
Спирт я честно разделил с "охотниками" - прямо тут, у леталки, когда остальные разошлись. Кто-то подсуетился с кружкой, кто-то - с флягой. Пить мне совсем не хотелось. Но меня все ещё слегка покачивало, и я решил - пусть лучше считают, что от спирта.
Механик уже копошился возле леталки, обнюхивал крыло, прежде стройной изящной линией заведённое назад, а
– Очунял малость?
– спросил он, не оборачиваясь.
– Нормально. Как машина?
– Ну, как. Весь борт на замену, а так ничего. Работки подсуропил мне.
Механик обернулся, вытирая руки какой-то маслянистой тряпкой. Пояснил:
– Я не против работы. Лучше леталки чинить, чем...
И он замялся, не договорив, махнул рукой, торопливо отведя глаза. Пробурчал себе под нос:
– Док расщедрился нынче. А у меня для тебя тоже кое-что припасено.
– Без толку, - сказал я.
– Не берет меня сегодня, да и не хочу. Перевод продукта.
– Как знаешь.
– Зовут тебя как?
– Тарасом мать называла.
– Слушай, Тарас. Я спросить хочу, только ты не обижайся, если что...
Механик с тоской поглядел на вскрытый борт леталки. В какой-то момент мне показалось - сейчас он нырнёт туда, как в омут, с головой. Нет, остался на месте. Проворчал недовольно:
– Ну и не мнись, спрашивай, чего там. Да понял я уже. Про сглаз прояснить хочешь, да? Так я тебе скажу - враки это. Глаз у меня нормальный, как у всех. А что не везло малость...
– Тарас пожевал губу, опустив глаза к земле, мотнул головой.
– Ну, пусть даже и не малость. Все равно. Это - повод такое прозвище человеку давать?
– Так тебя прозвали Сглазом?
– брякнул я.
– За что?
Тарас прищурился подозрительно.
– А то тебе не рассказали.
– Нет. Ничего не слышал, честно.
– Ну...
Механик накрутил на палец длинный ус, уныло обвёл взглядом площадку.
– Ты точно выпить не хочешь?
– Пошли, - кивнул я, сдаваясь.
– Компанию поддержу.
– Вот это дело.
– Оживился Тарас.
В закутке ангара, выгороженном штабелями массивных оцинкованных ящиков, стоял въевшийся, наверное, навсегда запах смазки и разогретого металла. Тарас быстро разлил по кружкам спирт, чисто символически плеснул туда же воды, выложил два ломтя чёрного, как мазут, хлеба и розовую луковицу, подвинул соль в щербатой солонке.
– Ну, будем.
–
Спирт, вонючий и едкий, едва не встал комом в горле, меня аж на слезу прошибло. Механик таких затруднений не испытывал. Он привычно макал комки хлеба в солонку, но молчал, прятал глаза, и я спросил, чтобы завязать разговор:
– А что случилось с Булкой?
– Это не мой был летун.
– Да я не про то.
– Ну, что... Ай, не бери ты в голову.
– Расскажи.
– Булка... Ну, Булка долго здесь продержался. Неплохим, говорят, пилотом был. А потом подранили его... Вроде как тебя сегодня. Тоже крыло снесли.
– Мне не снесли.
– Он мне доказывать будет!
– распалился Тарас, сердито дёрнул ус.
– Ты видал, на чем там всё держалось?
– Я знаю, на чем там все держалось, - напомнил я.
– Так и что с Булкой?
– А хочешь слушать - не перебивай. Ну, до базы он дотянул, посадил кое-как машину. Подбегаем - кабина закрыта, пилот внутри и не отзывается. Насилу вскрыли, достали его. Сам целый был. Но без сознания.
Тарас замолчал, хотя понятно было, что это ещё не конец истории. Механик полез под стол, вытащил небольшую, литров на пять, канистру, на дне которой что-то ощутимо плескалось. Я торопливо накрыл ладонью свою кружку.
– Мне хватит. Завтра тесты.
– Как знаешь, - пожал плечами Тарас.
– Но зря. Ты ж трезвый сидишь, я вижу. Ни на грош не проняло. А тебе сегодня... Да и мне. Ты не думай, я не алкаш. Но сегодня... День особый. А, ладно.
Он выпил, смачно, с хрустом закусил луковицей. Продолжил:
– Снесли мы Булку в лазарет. И вот там-то... Понимаешь, и в себя он вроде не пришёл. Слова связного никто от него не услышал. Только начал он кричать.
Тарас задумчиво посмотрел в свою кружку, снова полез за канистрой.
– Такого крика... Объяснить тебе... Будто его черти в аду... Да на хрена я это рассказываю вообще. Этот вой мы всей базой... Ну, ты видал, база не маленькая. А вот слышали... Ни медикаменты не брали, ничто. Так два дня и выл, пока не увезли. Без перерыва...
Механик уставился на меня слегка остекленевшими после третьей дозы глазами, проговорил:
– На черта... Раскрутил вот на болтовню. Сидишь тут, трезвый... А я тормоза отпустил нынче. Языком треплю почём зря, а ты... Ты меня, паря, нынче меньше слушай. Налить тебе, что ли?
– Черт с тобой, налей.
Пить мне по-прежнему не хотелось. Но Тарас смотрел, и я сделал глоток, обжигая потрескавшиеся губы. Особое, звонкое ощущение, возникшее после посадки и словно отделившее меня от всего окружающего, потихоньку уходило; мир приобретал очертания реальности, вещественности, будто проявлялись бывшие прежде тусклыми краски. Прав был механик, чертяка - я действительно только теперь почувствовал себя живым.