Псих. Дилогия
Шрифт:
– Летун?
– Кто, сын? Нет, какое там... Срочник, пехота. Выпихнули на передовую после двухмесячной учебки. Чему научить-то успели... Строем ходить разве что... Лучемёт, может, показали, с какой стороны держать. Уроды. Выставляют пацанов. Вас, штрафников, - ладно, хоть есть за что вроде как... А тех? По девятнадцать лет хлопцам... Патриоты, мать их.
– Я сожалею.
– Киршу так заявить не вздумай. А то услышишь в ответ... малоприятное что-нибудь. Жалетель тоже... мать твою...
– Пал Константиныч...
– Иногда, бывало,
– Никифоров вздохнул.
– Думаю, все к лучшему. Какой, к чёрту, из вояки семьянин? Мотаешься, как... И только сюрпризы получаешь. Те ли, иные. Но все паскудные почему-то.
Майор потряс головой, прихлопнул по столу широкой ладонью.
– Ладно, закончили с лирическими отступлениями. Теперь вот что. Насчёт испытаний этих... Да ты уж понял, наверное. Мосин оставил вполне конкретные указания, так что мог бы и не выкладываться сегодня. Чистая формальность. Бумаги у Диба уже оформлены, небось, - Никифоров хмыкнул.
– Между прочим, я подписывать не хотел. Ну, что волчонком глядишь? Не хотел, ага. И не подписал бы, если бы от этого хоть что-то зависело. Но тут... В общем, транспорт будет через два дня. Завтра ляжешь в лазарет, вживят там тебе... Впрочем, это Диб пусть рассказывает. Короче. Летать ты, парень, можешь. Воевать... Научишься, если бог даст... А я - что осилил, то сделал.
Признание старого пилота, что летать я могу, должно было бы прозвучать для меня музыкой. Я ждал этого с той минуты, как мы впервые вместе поднялись в воздух. Я даже мечтал об этом - тем сильнее, чем лучше узнавал Никифорова, хитрого и чертовски талантливого летуна, зверски скупого на похвалу. Но сейчас... Сейчас это более походило на пьяный трёп.
– Пал Константиныч, до моего отлёта... мы не будем заниматься?
– Ты что, не понял?
– удивился летун.
– Всё, парень. Всё! Я умываю руки. Как этот, как его... Забыл. Неважно. В общем, попутного ветра, и... Короче. Кру-у-гом, ша-агом марш!
И уже вслед мне донеслось:
– Семь футов под этим... как его... Чёрт. Забыл. Как же он, бишь, назывался?
Я не предпринял попытки ещё раз увидеть Никифорова до своего отлёта. Может быть, зря. Трудно придумать более нелепое, несуразное расставание. Или это только мне, изголодавшемуся по нормальному человеческому общению, казалось, будто какая-то неуловимая, неосязаемая схожесть связала нас ближе, чем просто учителя и ученика? Самонадеянно и глупо. И то, что Никифоров за долгое время стал единственным человеком, к кому я испытывал настоящую, искреннюю благодарность, вовсе не обязывало его относиться ко мне как-то по-особому. Неловко вышло только, что не сумел, не успел я ему эту благодарность высказать.
***
В медцентре мне вживили куда-то под кожу капсулу, офицерами учебки называемую "поводком". Там была ампулка с ядом (смертельным, но отсроченного действия, после его попадания в кровь в течение нескольких часов ещё можно было ввести противоядие), микровзрыватель с дистанционным управлением, предназначенный в случае чего эту ампулку вскрыть, и маячок, отзывающийся на кодированный сигнал. В среде штрафников упорно поговаривали, что на самом деле ампулки две, вторая - с ядом мгновенным, на всякий пожарный. Может, и так; даже наверняка так, если по логике разобраться - нам ведь собирались доверить нехилое оружие. Не знаю, почему не сказали этого прямо. Боялись, что крышу сорвёт у контингента? Кто знает. В любом случае - я не собирался проверять. Место вживления врачи умудрялись сохранять в тайне; все делалось под наркозом, а мелкие шрамы после суток, проведённых в реабилитационной камере, исчезали бесследно. Разумеется, хлопоты эти были не ради
Грузовичок приземлился почему-то опять ночью, так что прощался я с небом Чайки как и знакомился - сквозь призрачный отблеск прожекторов. Был канун Нового года, и многие ворчали, что совсем иначе представляли себе новогоднюю ночь - будто это имело для нас хоть какое-то значение. Некоторые штрафники косились на меня подозрительно, как на пришлого чужака; с другими мне случалось сталкиваться за последние три недели - на занятиях и в групповых полётах - эти кивали, как старому знакомому. Мы уже не были беспорядочной толпой зеков - после сержантской муштры, все со вшитыми "поводками"; но и единым отрядом не были тоже - не уверенные ни в чем, по-прежнему подневольные, угрюмо и настороженно гадающие, какие ещё новости преподнесёт нам завтрашний день. Общее настроение - если положить его на температурную шкалу - явно колебалось в нескольких градусах ниже нуля. И главное - всем глубоко безразлична была война, на которую мы отправлялись и о которой не знали почти ничего.
3.
Первое дуновение ветра войны я ощутил на орбитальной станции Варвура, куда наш транспортник смог пристыковаться лишь после суточного ожидания. Большой круглый зал, в который выходили тамбура посадочных модулей, оказался заполнен неожиданным грузом - штабелями криогенных капсул, в каких перевозят в случае необходимости тела усопших.
– Вы с "Камога"?
– орал нам через половину зала какой-то тип явно штатской наружности, но в камуфляже; непривычного образца песочно-коричневая форма сидела на его рыхлой женоподобной фигуре, как на корове седло.
– Это "Камог" пришёл или нет? Да скажите же кто-нибудь!
– Нет, - отозвался сопровождающий колонну капитан.
– Да о чем они думают-то там!
– возопил мужчина, непонятно к кому обращаясь и безнадёжно грозя кулаком в пространство.
– Шестые сутки! Шестые! У холодильников элементы не вечные, между прочим! Не вечные!
– Это что же?
– несколько растерянно спросил один из штрафников, очутившись в узком проходе меж штабелями.
– Это для кого же столько?
– Для нас, родимый, для нас, - злорадно хихикнул кто-то сзади.
– На панельки гляньте-то, - пробурчал мой сосед, опытный зек и неисправимый циник по кличке Брык.
– Огонёчки жёлтые видали? А? Они ж все включены. Они все полные. Сечёте, куда мы влипли?
– В жопу, - подвёл итог ещё один из наших.
– А и добро пожаловать, - закивал головой разогнувший спину от одной из капсул работяга в синем комбинезоне, по-видимому, услышавший последние слова.
– А и милости просим. Именно, в это самое... Как вы верно определили.
И он удалился вдоль ряда гробов, продолжая на ходу размахивать руками и бормотать себе под нос.
– Говно, - заключил Брык.
На выпускающем терминале мы застряли надолго - не было кого-то, у кого находились бумаги, без которых нас нельзя было распределить по транспортам. Транспортов, впрочем, тоже не было. И сидеть здесь было не на чем, кроме тех самых пресловутых капсул; впрочем, большинство из нас предпочло все же расположиться прямо на полу. Другие группы ожидающих, в основном вояки в пятнистых комбезах, подобной щепетильностью не страдали.