Псих. Дилогия
Шрифт:
– Ты крепкий, - мой собеседник покрутил ус, сам себе кивнул утвердительно.
– По тебе сразу не скажешь, но ты крепкий. Я вижу. Большинство там, - он неопределённо махнул рукой в сторону посадочных площадок, - решили сегодня, что это случайность, крупное везение, что ты от "Ос" ушёл. А я говорю - нет, не случайность. Тут даже не в мастерстве дело. Просто ты крепкий. Держишь удар. Есть такое - крепкий на удар, понимаешь? И я в тебя верю. Ты... Тебе сколько сроку-то намерили?
– Все мои, Тарас.
– Не, ну серьёзно.
– Пять лет.
–
Опять двадцать пять. Я поморщился.
– Не будем об этом, Тарас, ладно? Какая разница теперь.
– Ладно.
Механик замолчал, не договорив то, что собирался, почесал в затылке, сбитый с мысли, а может, выбитый из колеи.
– И то сказать, - пробормотал он неуверенно.
– За такое время война-то эта кончится. Не может она долго тянуться, не должна.
"Эта кончится - другая начнётся", - подумал я, вспомнив Никифорова.
А вслух спросил, закрывая неприятную тему:
– А ты сюда какими судьбами?
– Я по контракту. Хотел деньжат срубить хороших. Да только...
– Тарас махнул рукой.
– Знать бы заранее, как эти деньги достаются...
– Про прозвище расскажи.
– Не надо бы тебе этого, паря.
– Я не суеверный. Расскажи сам, мне ведь наверняка в казарме ещё отбрёхиваться.
– Тут ты прав... Лучше я, чем...
Механик замялся, снова отвёл взгляд, словно втайне и сам не был уверен, что не несут злой порчи эти черные, как уголь, глаза.
– Летуны мои, - сказал тихо, - все как один... С первой ракеты не возвращались... Только ты вот вернулся. Первый.
И тут же вскинулся, заговорил горячо:
– Про сглаз не верь, неправда это. Я уж не мальчик, жизнь немалую прожил, и ничего такого... нигде... Никогда. И мыслей дурных не держал, а значит, и сглаза быть не могло, так ведь? Да я... Какие тут мысли... Я бы за них, за каждого... Я бы сам за них пошёл, если б мог, если б умел, веришь? Веришь? Нет, ты скажи. Ты мне веришь?
Натуральная горечь рвалась у него из груди, самую малось, быть может, подогретая алкоголем, но неподдельная; и я подумал - нет, не пьяный кураж. Достала мужика ситуация крепко. Пошёл бы, и впрямь.
– Верю, - кивнул я.
– Только теперь, Тарас, этой полосе конец. Вины твоей тут не было и нет. И у тебя теперь летун, который возвращается.
Пока механик испуганно плевал через левое плечо и искал дерево, чтобы по нему постучать, я допил-таки спирт, который медленно выдыхался в моей кружке. Может быть, зря. Если бы я этого не сделал, я, наверное, не задал бы следующий вопрос. Но градусы наконец, как-то вдруг ударили мне в голову, закружились там хмельным хороводом, и когда вернулся Тарас, сумевший всё же найти среди скопища оцинкованных ящиков один деревянный, я спросил:
– Сколько их было у тебя?
– Что?
– он непонимающе помотал головой.
–
Не знаю, какой ответ я ожидал услышать. Но явно не тот, что прозвучал.
Тарас облокотился обеими ладонями на хлипкий столик, который от этого пошатнулся и издал протестующий взвизг, и несколько долгих мгновений изучал меня пристально и оценивающе, словно понять хотел, что кроется за моим вопросом. Вот такой-то взгляд, тяжёлый, действительно кажущийся недобрым, небось, и спровоцировал когда-то рождение злого прозвища.
Потом механик снова вытащил канистру. Не спрашивая, наплюхал в обе кружки.
– Помянем, - произнёс он, по-прежнему стоя.
– Выпьем за упокой. Летунов моих прежних. Земля им пухом.
И только когда обжигающая жидкость миновала глотку, горячей тяжестью легла в желудок, Тарас сказал:
– А было их, человече, двенадцать душ.
***
В казарму я возвращался на нетвёрдых ногах, борясь с ощущением неожиданно уплотнившегося, сгустившегося воздуха, который приходилось проталкивать в грудь неровными, судорожными глотками. Тарас под конец наших посиделок много суетился, предлагал проводить, даже порывался уложить меня спать прямо в своей подсобке. Обещал всё утрясти с дежурным. Я отказался. По глупости, наверное. Я пожалел об этом сразу, как только вышел из ангара. Но что сделано, то уже сделано, и я двинулся в казарму, сосредоточившись на том, чтобы идти по возможности ровно.
Барак встретил меня духотой и гулом возбуждённых голосов. Причину возбуждения я понял не сразу, с трудом напрягая затуманенные алкоголем мозги. Оказалось, с одного из сегодняшних вылетов - уже после того, как мы с Тарасом "зашились" в подсобке - не вернулись двое "охотников". "Утка" уцелела, большого пуска не было. Видимо, поработали из ручника - наверняка по наводке наблюдателя, так просто попасть в бифлай при его скорости практически невозможно. Разве что случайно, но не два же раза подряд. Завтра планируются вылеты в тот район, будем искать гнездо наводчика. Это, пожалуй, посложней, чем вычислить ракетную установку. Аппаратура у наблюдателя, скорей всего, современная, "шума" не создаёт. Откуда они её только берут?
Передачу пеленговать - работа долгая, кропотливая. Горы ведь, эхо. Сходу да с налёта не сориентируешься. А бока подставлять придётся в упор. Перспективка. Вот и гудит барак, гадает угрюмо, сколько троек пойдёт в пресловутый район, кому завтра жребий. Пустое дело. Здесь добровольцев не спрашивают. На кого укажут, те и пойдут.
Я к словам доктора, что завтра никуда не лечу, и сразу-то отнёсся скептически. А в новых реалиях это и вовсе превратилось в фикцию.
Черт, хоть протрезветь бы.
Я пробирался к своей койке, цепляясь руками за подпирающие второй ярус балки, и едва не споткнулся о протянутые через проход ноги. Поднял шумящую голову. Карп. Лыбится довольно. Охотник из молодых, как раз с нашим прибытием повезло парню из "уток" выскочить. На радостях гонорится сверх меры, и я его, в общем-то, понимаю.
– Штормит?
– ехидно поинтересовался Карп.
– Сколько баллов по шкале?
– Отвяжись, - сказал я вяло.