Психофильм русской революции
Шрифт:
Стоит остановиться на одном отрицательном типе, который играл в русской революции очень дурную роль. Это так называемый третий элемент, или земские служащие. К ним относился и значительный контингент врачей и, конечно, все фельдшера. Ультралиберальные раньше, с оттенком толстовщины, эти люди теперь подлаживались под большевиков. Такова была убогая личность популярного земского врача-статистика Корчак-Чепурковского. Он был петлюровец в смысле украинства. Его сестра на его даче держала притон левых эсеров во главе с Михайличенко, который и был ликвидирован осенью 1919 года Особым отделом штаба Киевской области на большевистский лад.
Рядом с крупными личностями в чека попадались и жалкие, слабые натуры. Такими были арестованные при добровольцах секретарь вучека. Иерусалимский и мнимый брат Валлера Ордынский (он же Баратынский). Иерусалимский был бледный, развинченный молодой человек, поразительно безвольный. Он убивал сам, хотя и тяготился убийствами. Не раз говорил, что когда придут добровольцы, он надеется спастись, «если первая волна его не захлестнет». Он говорил, что служба в чека была не хуже всякой другой. Он был мягок, женствен и все же был палачом. Ордынский же напоминал мне Ставрогина из «Бесов» Достоевского.
Другие две чрезвычайки, всеукраинская (вучека) и Особый отдел были творчеством латышского гения, как ГЧК была продуктом еврейской расы. Среди латышей царили тупость, жестокость и порядок. Было больше революционного фанатизма и ненависти. Кто был Лацис, тогда точно выяснить не удалось. Одни говорили, что он с университетским образованием и бывший педагог. Молчаливый, с твердой волей, с серьезным лицом. На фотографии я видел его с бородой. По описанию одного заключенного, он блондин очень интеллигентного вида, плотный, с окладистой бородой. Производил впечатление образованного и воспитанного человека. При обходе тюрьмы в камеры он не входил. Его секретарь производил впечатление аристократа. Когда появлялся этот секретарь - ходил он всегда с револьвером, - это значило, что предстоит обыск.
Однажды Лацис на Печерске сделал смотр заключенным. Вывели во двор всех. Мужчин на одну сторону, женщин на другую. Он торопил и требовал, чтобы поверку совершали бегом. Стояли, выстроенные в ряд. Им командовали: «Бегом по камерам!» На ходу их хлопали по затылку, отсчитывая. Этому унизительному требованию первые заключенные подчинялись угодливо. Лацис стоял, окруженный свитою матросов и штатских. Когда очередь дошла до одного полковника, тот совершенно спокойно засунул руки в карманы и медленно прошел. Его не тронули.
Пожалуй, типична фигура матроса Алдохина, коменданта вучка. Наглый бандит, мясник революции, мститель низов. Он любил сам возить своих жертв в автомобиле на расстрел, и сам, забавляясь, их расстреливал. Бесшабашный, самодовольный, среднего роста, с зелеными прищуренными глазами; лицо толстое, румяное. Большей частью одет в матросскую форму. По характеру груб. Любит показать свою власть. Убивает шутя, но иногда раскисает «как баба». В камерах издевается над заключенными, и вдруг неожиданно расплачется от жалости. Говорил арестантам в лицо: «Мы вас расстреляем». Однажды привезли в чека женщину необыкновенно избитую. Когда пришел Алдохин, он не мог вынести этого зрелища. У него подкосились ноги, и он горячо грозил расстрелять избивавших. В другой раз к арестованной еврейке пришли дети и начали плакать. Алдохин при виде этих слез и сам прослезился.
Так буйствовала душа русского человека в убийстве и заливала слезами благородные порывы, не погашенные
В обращении Алдохин был вежлив только с теми, кто с ним был груб. Над теми, кто к нему подделывался и называл его «товарищ Миша», он издевался. Когда однажды заключенная крикнула ему: «Эй, комендант!», он добродушно откликнулся: «Ишь, какая выискалась!» Если его начинали просить, он издевался: «Хочу - дам, хочу - не дам». Часто называл арестантов на «ты» и бывал фамильярен.
Была арестована некая княгиня Эристова, ненормальная, со странными ужимками. Попала она в чека по недоразумению. Хотела похлопотать за человека, которого она «когда-то любила». Она хотела «подождать дорогого коменданта» и ходила около чека. Ее сцапали. Она приставала к Алдохину. А тот, развалившись, издевался: «Не понимаю, чем вам плохо. Здесь такое хорошее общество». Эристова нервировала заключенных. Однажды она обратилась к Алдохину с вопросом: «Может быть, вы меня расстреляете?» Тот захохотал: «Ну, на такую пулю жалко! У нас каждая на учете».
Тень русского интеллигента, поэтическое олицетворение террора представлял собой главный палач вучека Терехов. Под конец своей деятельности он дошел до галлюцинаций и должен был на время прервать свои занятия. Я не видал этого человека, но заключенные дали мне его полную характеристику. Он был нежен в манерах и мягок в обращении. Но жестокость его была изумительна. Облик имел цивилизованного человека. Какова была его психология? Кому и за что он мстил? По слухам, раньше он был гетманским офицером. По Достоевскому, в нем сквозил тонкий душевный разлад. Однажды он затруднился расстрелять женщину, которая ему нравилась. Когда от него это настойчиво потребовали, он попросил дать ему пять минут отдыха. Уединился, подбавил кокаину и, выйдя, объявил, что он готов. Это был высокого роста, стройный молодой человек, с красивым интеллигентным лицом, с задумчивым отсутствующим взглядом. Одевался небрежно, без френча; много курил, говорил тихим голосом, слегка насмешливо. С заключенными в беседы не вступал.
Вторым помощником коменданта в вучека был Никифоров. Похож на латыша, но хорошо говорил по-русски. Одевался с шиком, в синем френче и в панталонах-галифе, в хороших сапогах. Любил играть стеком перед носом арестованных. По манерам это был полуинтеллигент. Лицо плоское, бесцветное, наглое. На арестантов смотрел как на собак. На вопросы отвечал дерзостью. Если его о чем-нибудь просили - делал наоборот. Однажды посадили в женскую камеру пьяных мужчин. Красноармейцы в дни его дежурств устраивали под окнами женских камер оргии и пели непристойные песни. Никифорова арестованные ненавидели больше всех. В нем не видели никогда проявления человечности. Прогулок не разрешал: «А мне какое дело, пусть хоть все передохнут». Заявлений не принимал.
Еврей Анцель Извощиков, бывший билетер кинематографа в Чернигове, был исключительный по жестокости палач. Одет был в военную форму со шпорами. Одни говорили, что его даже любили. Ему около 20 лет. С первых дней революции в Чернигове он занял видное место. Он знал весь интеллигентный Чернигов и потому с ними жестоко расправлялся. Тех, кто когда-то был ласков с ним и давал ему на чай, он жаловал и щадил. Он выдал чеке большинство старорежимников. Одного слова Извощикова было достаточно, чтобы быть расстрелянным. Где он появлялся, там была смерть. Любил пугать и терроризировать. Семья Анцеля была бедна: отец его был папиросник.