Психопат (сборник)

Бруно Энтони

Движение замедлилось, один за другим вспыхнули тормозные огни. Красные отблески немного оживили бледное лицо Живчика. Он выглядел встревоженным, но Лоррейн подозревала, что это его обычное выражение.

Гиббонс оперся на стенку фургона, прислонившись к ней головой, лицо его окутывала тень, глаза мерцали в темноте. Он смотрел на Стенли.

Одна половина лица Стенли находилась в тени, другая была слегка окрашена в красный цвет. Огромная челюсть придавала ему угрожающий вид. Под полуприкрытыми веками его глаза тоже мерцали, и он тоже смотрел на Гиббонса. Пистолет лежал у него на коленях.

С того момента, как они въехали в туннель, никто не произнес ни слова. Странный свет и тени заставили их замолчать. Даже статические разряды, доносившиеся из громкоговорителя,

казались приглушенными.

Лоррейн посмотрела на Гиббонса, надеясь поймать его взгляд, но он, потирая грудь медленными ритмичными круговыми движениями, не отводил глаз от Стенли. Хоть бы взглянул на нее, признал ее присутствие, дал почувствовать, что не сердится на нее. Правда, ее бесило, что она испытывает чувство вины. Это он вел себя как осел, используя зубную боль как предлог, чтобы разыгрывать из себя Аттилу [10] . Но она на самом деле чувствовала себя виноватой и ничего не могла с собой поделать, потому что, когда его подстрелили и он лежал на полу там, в универмаге, и она думала, что он умер, она не плакала. Не обезумела от горя, не опечалилась. Она ощущала только покорность судьбе и в глубине души, может быть, даже облегчение. Не радость оттого, что он умер, но облегчение, потому что то, чего она всегда втайне опасалась, наконец произошло, и теперь можно перевести дыхание и начать новую фазу жизни, какой бы она ни была. Вдова? Преподавательница-вдова? Или вдова-училка? Вдова, за пятьдесят, доктор философских наук, ищет заинтересованного компаньона для игры в шахматы, чтения Чосера, длительных прогулок по пляжу и дегустации тонких вин и обезжиренного сыра на закате. Курильщиков и тех, кого могут застрелить при выполнении служебных обязанностей, просят не беспокоиться.

10

Аттила — предводитель гуннов — воинственного тюркоязычного племени, сложившегося в Приуралье во II — IV веках.

Лоррейн вновь вспомнила, как стояла на коленях над Гиббонсом, лежащим на полированном полу универмага между прилавками с косметикой. Неужели она действительно сразу же сдала его в архив, как некролог, вырезанный из газеты? Унизительно признаваться самой себе, но она даже подумала о «преемнике».

Она почувствовала, что краснеет. Господи, если бы Гиббонс действительно умер, она вполне могла бы, взобравшись на табурет, попросить одну из продавщиц сделать ей макияж. Ведь ей пришлось бы снова «встречаться», как вечно говорят в телевизионных шоу эти старые расфуфыренные разведенки. Ей всегда казалось верхом идиотизма и нескромности, когда женщины в послеклимактерическом возрасте употребляли слово «встречаться», но теперь она со стыдом признавала, что втайне всегда верила: настанет день, и ей самой придется «встречаться» снова. Потому что в глубине души была уверена, что ее мужа обязательно убьют при исполнении служебных обязанностей.

Она смотрела, как Гиббонс потирает рукой грудь. Она не хотела извиняться перед ним. Чувствовать то, что чувствуешь, — не преступление, и, кроме того, он не заслужил извинений. Но ей хотелось достучаться до него, поговорить с ним, обсудить, что же не так в их отношениях. Конечно, она знает, что он скажет, если она попытается заговорить о своих чувствах. «Ты что, группа поддержки, Лоррейн?» Он всегда убивал эмоции ехидными замечаниями. Но ей надо было снять это со своей совести. Ей необходимо понять, почему она с такой готовностью приняла его смерть, почему не могла плакать, увидев его неподвижно лежащим на полу. Может быть, это как-то характеризует их отношения, может быть, это то самое, что ни один из них не хочет признавать? Ей надо поговорить с ним об этом, но тут сидит этот злобный Железный Дровосек и круглолицый Живчик впереди, на водительском месте. А Гиббонс вне себя, это и без слов понятно. Определенно он не в том настроении, чтобы разговаривать. Да и когда у него было другое настроение?

Внезапно Живчик резко нажал на тормоза, фургон тряхнуло, и всех бросило вперед.

— Эй! — закричал Стенли. — Что ты делаешь, придурок?

— Извини.

— Ты

ведешь машину как последний идиот. Что это с тобой?

Живчик оглянулся и хмуро посмотрел на Стенли.

— Что со мной?Беллз нацепил эти поганые наручники на мою сестру, повез ее к себе. Вот что со мной. Этот парень совершенно чокнутый.

Стенли свирепо посмотрел на него, как недовольный большеротый окунь, готовый проглотить кого-нибудь целиком просто от злости. Ему явно не нравилось, когда о Беллзе говорили плохо.

— Смотри за дорогой! — закричал он.

Живчик отвернулся и ударил по тормозам. Фургон быстро приближался к впереди идущей машине. Шины завизжали. Фургон остановился в нескольких дюймах от бампера передней машины.

— Может, будешь смотреть, что, черт подери, ты делаешь? Так в аварию попадешь.

— Я нервничаю! — закричал в ответ Живчик. — Вы меня совсем довели.

Лоррейн взглянула на Гиббонса. Ее сердце сильно колотилось. Она была уверена, он воспользуется тем, что Стенли отвлекся, и нападет на него. Но он этого не сделал. Он сидел неподвижно, глаза его поблескивали в тени. Ее сердце забилось еще сильнее. Она не могла избавиться от мысли, что это она, а не Стенли или Живчик, вызвала его гнев. Только она.

Потому что не плакала. Но это же смешно. Полный абсурд. Он бы и не хотел, чтобы она плакала. Он терпеть не может, когда она поддается чувствам.

Она отвернулась, чтобы не видеть обвиняющего взгляда Гиббонса.

— Думаю, тебе нечего беспокоиться о сестре, — сказала она Живчику, надеясь ослабить напряжение. — Гангстеры не трогают женщин, так ведь? Законы чести «Коза ностры» это запрещают, разве нет? Особенно если речь идет о невинной женщине.

Большеротый окунь выдохнул смешок:

— Невинная женщина... Мне это нравится.

— Заткнись! — выкрикнул Живчик.

Лоррейн вскинула брови. Она была в недоумении.

Голос Гиббонса прозвучал из тени как глас судьбы:

— Среди этих людей не бывает невинных.

Живчик надувал губы и бросал сердитые взгляды в ветровое стекло.

Лоррейн взглянула на Стенли:

— Сестра Живчика что-нибудь натворила? Почему ты так сказал?

Громила ухмыльнулся.

— Вот что я вам скажу. Беллз свихнулся на верности. Для него это самое главное на свете. Он верен своим, что бы там ни было.

— Каким своим? — спросил Гиббонс.

Стенли снова ухмыльнулся. Он не собирался называть имен.

— Беллз ждет такой же верности от тех, с кем имеет дело. Понимаете?

Лоррейн нахмурилась:

— Нет. Боюсь, не понимаю.

Стенли вздохнул и закатил глаза.

— Послушайте. Сколько я знаю Беллза, он всегда говорит мне одно и то же: «Доверие, Стенли, доверие. Это самое важное на свете. Если люди не могут доверять друг другу, они как животные. Это то, что делает человека человеком». Я слышал это от него миллион раз. И он считает, что, если он кому-то доверяет, а этот человек его накалывает, он заслуживает самого плохого. «Нет ничего хуже предателя, — так он говорит. — Ничего».

— Какое это имеет отношение к моей сестре? — прорычал Живчик.

— Заткнись и следи за дорогой.

Брови Лоррейн все еще были подняты.

— Ты хочешь сказать, что он даже с женщиной расправится если решит, что она его предала?

Стенли пожал плечами и посмотрел на нее пустым взглядом но тут вмешался Живчик:

— Его жена поплатилась...

— Заткнись! — взорвался Стенли. Он гневно уставился на Живчика, затем на Гиббонса, который молча слушал, как сова в темноте.

По спине Лоррейн пробежал холодок. Она все еще была в замешательстве, а теперь еще и испугалась, так как почувствовала, что между Стенли и Гиббонсом существует какая-то связь, исключающая ее. Ее пугало молчание Гиббонса. Из слов Стенли выходило, что наказать неверную женщину — естественно. Это делается автоматически и обжалованию не подлежит. Означает ли молчание Гиббонса невысказанное согласие с этим мужским кодексом справедливости? Может, он считает, что она заслуживает того же за то, что не была хорошей женой, не плакала и не выла на луну, горюя по нему?