Псмит в Сити
Шрифт:
— Он не вышел из тридцати до перерыва. Держится, как и его брат Джо, набравший шестьдесят одно до выхода номера. Возможно, он все еще будет на поле, когда мы туда доберемся. В таком случае мы не сможем проскользнуть в павильон.
— Отличный бэтсмен, этот мальчик. Я так и сказал прошлым летом. Лучше любого из своих братьев. Он ведь тоже служит в твоем банке, верно?
— Служил сегодня утром. Однако, сомневаюсь, что он все еще там служит.
— Э? Что? Как так?
— Между ним и конторой возникли легкие трения. Они хотели, чтобы он оставался приклеенным к табурету, а он предпочел играть за графство. Думается, мы можем предположить, что товарищ Джексон обеспечил себе Орден
— Что? Ты хочешь сказать…
Псмит коротко изложил историю ухода Майка из банка.
Мистер Смит слушал с большим интересом.
— Ну, — сказал он, наконец, — черт меня подери, я мальчика не виню. Грех запирать в банке игрока, способного на такие подачи. На его месте я поступил бы так же.
Псмит разгладил жилет.
— Знаете, отец, — сказал он, — это банковское дело совсем не находка. Немножко множко, на мой взгляд. Я подверг его справедливой проверке и теперь без колебаний объявляю, что оно чересчур мутное.
— Как? Тебе оно начало приедаться?
— Ну, не совсем приедаться. Однако по здравому размышлению я пришел к выводу, что банк не место для моих талантов. Возясь с гроссбухами, я оказываюсь среди «и прочих», не занявших призовые места, не более, чем нулем. Я уже давно хотел поговорить с вами об этом. Если вы ничего не имеете против, я хотел бы заняться юриспруденцией.
— Юриспруденцией? Ну…
— Думается, в качестве адвоката я окажусь на немалой высоте.
Мистер Смит поразмыслил. Идея эта прежде ему в голову не приходила. Теперь же его всегда легко воспламеняющееся воображение охотно ее восприняло. В пользу юриспруденции, как карьеры, можно было сказать многое. Псмит знал своего отца и знал, что дело практически решено. Идея же была новой, что обеспечивало ей наилучший прием.
— На вашем месте, — продолжал он, словно рекомендовал другу курс действий, сулящих прибыль и удовольствие, — я забрал бы меня из банка немедленно. Не откладывая. Нет минуты лучше настоящей минуты. Позвольте мне вручить мое прошение об отставке завтра же. Удар для конторы и, особенно, для товарища Бикерсдайка, будет болезненным, и нанести его быстро — вот истинная доброта. Позвольте мне уйти из банка завтра и посвятить мое время спокойной подготовке. Тогда я смогу сигануть в Кембридж в начале следующего семестра, и все будет тип-топ.
— Я подумаю… — начал мистер Смит.
— Лучше поторопиться, — настаивал Псмит, — лучше сделать это теперь же. Иного выбора нет. Я имею ваше разрешение объявить товарищу Бикерсдайку о моей отставке завтра утром?
Мистер Смит секунду поколебался, затем принял решение.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Я считаю эту идею превосходной. Перед адвокатом открываются отличные перспективы. Жаль только, что мы не подумали о юриспруденции раньше.
— Меня это не слишком огорчает, — сказал Псмит. — Я извлек большое удовлетворение из шансов, которые моя коммерческая жизнь предоставила мне для общения с таким человеком, как товарищ Бикерсдайк. Человеком великого ума во многих отношениях. Но, пожалуй, имеет смысл завершить эту главу. Как это произошло, трудно сказать, но почему-то мне сдается, что я не совсем пришелся по нраву товарищу Бикерсдайку. К Псмиту-труженику у него никаких претензий не было, но порой во время наших совместных праздничных вечеров в клубе мне мнилось, будто что-то не совсем так. Порой некоторые мельчайшие почти неприметные признаки пробуждали у меня подозрение, что он предпочел бы обойтись без моего общества. Объяснения подобным вещам не существует. Должно быть, причина в некой несовместимости характеров. Возможно, он как-нибудь сумеет пережить мой уход. Но мы прибыли, — добавил он, так как кеб остановился. — Сейчас узнаем, блещет ли еще товарищ Джексон.
Они прошли через турникет и увидели табло.
— Черт побери! — сказал Псмит. — Так и есть. Не знаю, номер ли он третий или шестой. Полагаю, что шестой. В каковом случае он набрал девяносто восемь. Мы как раз успели, чтобы увидеть, как он наберет свою сотню.
29. И Майка
Почти два часа Майк испытывал такое острое наслаждение, какое еще не выпадало ему в жизни. С той секунды, когда он отбил свой первый мяч и до перерыва ему было крайне не по себе. Нервничал он значительно меньше, но по-настоящему так и не успокоился. Иногда благодаря везению, иногда благодаря сноровке, он не допускал мяча к своей калитке, но он еле держался и понимал это. Каждая серия обходилась ему дорого. Несколько раз он отсылал мяч назад влево или на срезку более чем без блеска, и лишь редко ему удавался удар центром биты.
Никто так болезненно не чувствует, что играет не в полную силу, как бэтсмен. Даже хотя его очки мало-помалу накапливались к двадцати, Майк горько страдал. Если это лучшее, что он способен показать на безупречном поле, то как профессионалу ему ничего не светит.
Серость его игры подчеркивала блистательная игра Джо, который сочетал расчетливость и энергию в поразительной степени. Он бил по мячу с изящным атлетизмом под бурные одобрения зрителей. И рядом с ним Майк испытывал то гнетущее осознание своей неполноценности, которое давит человека, спустившегося к обеду в обычном костюме, тогда как все остальные переоделись. Его угнетала неловкость, ощущение своей неуместности тут.
Затем наступил перерыв… а после перерыва — великолепная перемена.
Можно написать тома и тома о крикетном перерыве на завтрак и его влиянии на ход игры. Как он расслабляет одного игрока, а другого возвращает в сечу освеженным гигантом; как он превращает блестящего быстрого боулера в медлительную посредственность, а нервного бэтсмена в могучего сокрушителя.
Воздействие перерыва на Майка оказалось волшебным. Поел он благоразумно и сытно, пережевывая пищу с концентрацией в тридцать три перетирания на один глоток и запивая ее сухим имбирным элем. Выходя с Джо на поле после перерыва, он знал, что в нем произошла перемена. Уверенность в себе вернулась, а вместе с ней и вся его сноровка.
Порой в крикете, когда чувствуешь себя особенно в форме, ты в первой же серии оказываешься выбитым на срезке или же чисто, прямым попаданием мяча. Но с Майком ни того, ни другого не произошло. Выбит он не был и начал набирать очки. Никаких назад влево или на срезку. Он встречал мяч центром биты и со всей энергией. Два удара за линию поля с касанием покончили с быстрым боулером. Мощные четкие драйвы по полевым игрокам примирили его со всем миром. Он был в наивысшей форме, он обрел себя.
Джо в своей части поля продолжал блистать. Его сотня и пятьдесят очков Майка были достигнуты в той же серии. Броски по калитке поослабли.
Джо, набрав свою сотню, немного расслабился, и перебежками занялся Майк. Счет стремительно рос.
Боулер сзади на время замедлил набор очков за перебежки, но боулеры в другом конце продолжали терять перебежки, и счет Майка вырос от шестидесяти до семидесяти, от семидесяти до восьмидесяти, от восьмидесяти до девяноста. Когда Смиты, отец и сын, прибыли туда, общий итог был девяносто восемь. Джо заработал сто тридцать три.
Майк набрал свою сотню как раз, когда Псмит и его отец заняли свои места. Бросок медленного боулера оказался чуть слишком скошенным. К тому моменту, когда третий боулер кинулся поперек и вернул мяч, бэтсмены завершили вторую перебежку.