Псоглавцы
Шрифт:
Вдруг старик зашевелился на печи и промолвил:
— Кто-то на дворе…
Искра услышал стук в дверь. Он вышел в сени и спросил:
— Кто там?
— Я, Немец из Мракова.
В горницу вошел еще довольно молодой ход, невысокого роста, с хитрыми живыми глазами. Он сразу же весело заговорил:
— Ты один, волынщик?
— Один, староста. Жена сегодня бродяжит.
— Вместо тебя?
— Пусть тоже попробует. А то она ругает меня за это,—добавил он с лукавой усмешкой.
— Так она умеет дудеть? —продолжал шутить староста.
— Еще как! Только меня мать с детства учила: не
— Ого, сколько у тебя музыки! Зачем же женился?
— Да свои нагудели… Немец рассмеялся и спросил:
— Кто же?
— Отец.
— Ой, парень! —отозвался с печи слепой отец.—Опять потешаешь, шутки шутишь!
— Ну и пусть, что за беда! —вступился Немец.
— А почему нам не посмеяться,—сказал Искра.— Смех —лучшее лекарство. Ломикар сейчас тоже, наверное, смеется. Купил нас по дешевке,—стыдно сознаться.
— А остальное украл,—добавил староста.
В это время в дверь опять постучали. Волынщик вышел в сени и негромко спросил, кто там.
— Псутка,—отозвался звонкий голос. А за ним точно медвежий рев:
— Брыхта.
— А, постршековские! Добро пожаловать, входите! —пригласил волынщик и, распахнув дверь, ввел новых гостей в горницу. Первым вошел Псутка —тот, что был у Пршибеков с Пайдаром и молодым Шерловским, когда в деревню нагрянули кирасиры и увели Матея Пршибека и его старого отца. Спутник Псутки, постршековский староста Брыхта, был высокий, жилистый, ширококостный мужчина; густые черные брови щетинились на его низком лбу; а под ними сверкали живые, беспокойные глаза. Во всех чертах его смуглого лица отражались упрямство и смелость, и это впечатление отнюдь не смягчалось широким багровым шрамом, пересекавшим весь лоб. Якуба Брыхту хорошо знали не только по всему Ходско-му краю, но и дальше — на чешской стороне и даже за горами, соседи баварцы. Баварцы, пожалуй, лучше других были знакомы с его страшным стояком1, который он, недолго думая, выхватывал из-за голенища.
Усевшись на лавке рядом с мраковским Немцем, он выругал погоду и стал счищать наконечником чекана снег, примерзший к его высоким сапогам. А волынщик уже опять открывал дверь, и в горницу вошли еще гости: Матей Пршибек, староста Сыка и Криштоф Грубый из Драженова, которому ветер порядком взлохматил и набил снегом седые волосы. Вошедшие поздоровались, но не успели они начать разговор, как пришлось здороваться с новыми гостями, подъехавшими к дому в санях. Эти были издалека, из Поциновице: двоюродный брат Пршибека, широкоплечий Пайдар, и молодой Шер-ловский в коротком кожухе, вышитом цветными узорами.
Этот стройный красивый юноша выделялся среди мужчин и стариков, вопросительно глядевших на него. Как бы отвечая на общий безмолвный вопрос, Пайдар объяснил, что отец Шерловского, поциновицкий староста, болен и не мог сам приехать. Но на молодого Шерловского можно положиться, как и на старого.
Через минуту народу еще прибавилось: пришел ходовский староста Иржи Печ и староста из Кленеча Адам Эцл.
Наконец, все расселись вокруг стола — кто сняв кожух, в белом суконном жупане, а кто и так, в кожухе. Чуть поодаль от других молча сидел Матей Пршибек, весь превратившийся в зрение и слух.
Старост из ближних мест пригласил сюда Козина. Дальних же обошел Искра Ржегуржек, сообщивший им от имени Козины и Сыки о месте и времени тайного собрания.
Ему, разумеется, влетело от жены. Опять шляется черт знает где! —скажи он правду, жена бы сразу успокоилась, но он молчал и только отшучивался. Сейчас Искра то снимал нагар с лучины, то вставлял новую, то подходил к окну и прислушивался, а под конец даже вышел на крыльцо и стал вглядываться в ночную тьму.
Из горницы глухо доносились обрывки оживленного разговора.
Все, и громче других постршековский Брыхта, допытывались, зачем их созвали сюда и где же сам Козина. Они знали, что речь будет о Ламмингере, но им интересно было, что
1 Стояк — прямой длинный нож.
и как. «Прокуратор» Сыка успокоительно отвечал, что Козина вот-вот должен явиться.
— Да где он?
— В городе.
— А что ему делать в городе, если он знает, что мы тут? —сердито спросил Брыхта.
— Я и сам толком не знаю. Знаю только, что третьего дня приехал из Вены этот домажлицкий Юст.
— Матей, токарь? —осведомился Псутка.
— Он самый. У него была тяжба с магистратом. Он долго судился с ним в Праге, а потом в самой Вене. Ну, и выиграл. Так вот Юст передал вчера Козине, чтобы он приехал к нему в город: есть важная новость. Ну, а Козина решил притащить его сюда, чтобы вы от самого Юста услышали эту новость.
— А ты ее, значит, знаешь уже! —спросил, теряя терпение, Брыхта.
Сыка заморгал глазами и ответил, смеясь:
— Ты, Брыхта, любопытен, как девушка.
— Лишь бы только он правду говорил, этот горожанин!—заметил ходовский староста.
— Ничего, мы не позволим делать из нас дурачков. При этих словах в горницу вбежал волынщик.
— Уже! Едут!
Все разом умолкли. Во дворе зазвенел колокольчик, слышно было, как сани остановились, и скоро на пороге появились долгожданные гости: впереди рослый Козина в кожухе, за ним человек небольшого роста в широком темном плаще. Все взоры обратились на домажлицкого мещанина. Уверенно и спокойно, точно у себя дома, он сделал несколько шагов вперед, поклонился и, скинув плащ, поздоровался с ходами. Многих из них он знал,— одних плохо, других хорошо,— но со всеми держался, как со старыми знакомыми. Худощавое лицо его с выдающимися скулами, тупым носом и плутовскими черными глазами покраснело от мороза. Удостоверившись, что ставни закрыты, он непринужденно уселся между ходами на жестком стуле и через минуту уже лилась его речь. Крестьяне слушали затаив дыхание: Юст говорил красно и гладко, как в церкви, и при том о предмете, который так близко касался ходов, предоставленных самим себе.
— Был я в Вене, вернулся только третьего дня, это вы, наверное, слышали,—рассказывал токарь.—Там у меня был суд из-за славного куска землицы, которую наш высокочтимый домажлицкий магистрат непременно хотел у меня оттягать.
Но я знал, что мое право верное и давнее и не поддался. Паны из магистрата всюду выигрывали дело и уже пахали на моем—вы подумайте только! —на моем поле да посмеивались надо мной. Ясно! Что я, ничтожный ремесленник, в сравнении с ними!.. Но я сказал себе —нет, защищайся, ведь есть еще справедливость на свете. Так и ходило дело от суда к суду, пока не дошло до самого императора…