Псы, стерегущие мир
Шрифт:
– Вдругоряд исполняй беспрекословно.
– Понял, хозяин, – мявкнул кот обиженно.
Взгляд Кащея уткнулся в Люта, в голове витязя с противным холодком закопошились наглые пальцы, бесцеремонно перетряхивая каждую складку. Лют застонал, показалось кощунством дать нелюди коснуться дивного облика, воспротивился отчаянно.
– Не смей ее трогать! – рявкнул из последних сил.
Буслай покосился удивленно, оглядел палату в поисках женщины, лоб взбугрился складками. Кащей перестал рыться в голове витязя, в глазах мелькнуло
Кащей сказал Люту сочувственно:
– И ты попал в колдовские сети.
Лют улыбнулся, движение губ отдалось болью.
– Пусть сети, но ничего прекрасней нет. Но не видать мне ее, как ушей, – закончил он горестно.
Кащей грустно покивал. Ошалевший от такого разговора, Буслай с изумлением увидел в темных провалах глаз слезы.
– Она отказала тебе? – спросил Лют участливо.
Дивий кивнул, шумно шмыгнул носом.
– Да. Прекрасная, гордая, недоступная, – сказал он горько. – Потому и ворую девок: пытаюсь найти хоть отдаленно похожую, заглушить боль. – Кащей всхлипнул. – Она даже не знает, насколько мне дорога.
– Так скажи ей, – посоветовал Лют. – Чего боишься?
Глаза Кащея злобно сверкнули.
– А то сам не знаешь чего? Да и как подступиться, что сделать, чтобы обратила взгляд, кого убить?
Лют усмехнулся:
– Зачем убивать? Если ей мешают горы, срой их, если солнце грубыми лучами обжигает ее нежную кожу – погаси, а лучше заслони ее, если ее дивный взор ласкают цветы – вот уж хрень! – посади цветущий сад. Сделай не для себя, но во имя ее.
Кащей вытер слезы; мысленно повторяя слова Люта, загибал пальцы, лицо осветилось. Затем нахмурился, глянул угрюмо на морду Буслая, гридень поежился.
– Надо же, – буркнул он ехидно, поспешно сгоняя коварную слабость, – и вы можете испытывать великое чувство. Удивительно даже.
Лют хмыкнул, в груди заклокотало, забулькало.
– Да и ты, коль можешь любить, не совсем дикий.
Кащей глянул остро, будто Лют ковырнул плохо зажившую рану, взгляды встретились. Человек и нелюдь долго так стояли. Буслай изнылся, осторожно кашлянул. Дивий отвел взор, рука нырнула за пазуху, на ладони появилась черная плоская шкатулка. Лют протянул ладонь в засохших струпьях крови, руку пригнуло, но это от слабости – деревянная вещица легкая.
– Это Кни-Бни, – сказал Кащей, отводя глаза. – Уничтожит любого, на кого направлена ярость владельца. Используй осторожно, только один раз, потом можешь выбрасывать.
Лют поклонился, передал ошеломленному Буслаю шкатулку. Кащей буркнул досадливо:
– Мои слуги проводят кратчайшим путем.
Лют кивнул, слыша в голове оглушительный звон, шагнул – внутри оборвалось, глаза окутала мрачная пелена.
Угрюмая толща гор осветилась проемом, спертый воздух разбавила свежая струя. Двое воинов ускорили шаг.
– Не понять нелюдь! – буркнул Буслай. – Если собрался убивать – убивай, а нет, то подлечи, окажи почет.
Лют, хромая на обе ноги, буркнул:
– Спасибо на том, что с того света вытащил, остальное – пустяк. Теперь поскорее домой. Это ж какое диво: оружие, махом уничтожающее войско. Прославишься ты, Буська.
Буслай стерпел «Буську», сочувственно глянул на «пустяки» на лице Люта, что играло цветами радуги, на болезненную хромоту, сутулость. Сказал ободряюще:
– Ничего, сейчас поедим, если обормот оставил.
Лют промолчал, шаги отдавались тупой болью. В голове крутились слова Ушкуя о чудесном оживлении в Нави. Оказывается, у Аспид-змея вместо яда мертвая вода. Она же и живая. Живое убивает, мертвое оживляет. Витязь припомнил чудо-меч с тоской.
Вход приблизился – холодные струи властно врывались, припорашивали белой крупой. Буслай подышал на руки, растер о бедра. Рука привычным жестом хотела поправить молот, но на поясе оказалось пусто, и гридень поежился от беззащитности.
– Лют, а чего вы там про волю говорили? Ни хрена не понял! – поинтересовался Буслай.
Лют глянул подозрительно: зачем это?
– А что не понял? – спросил он осторожно.
– Ну, Кащей ведь прав, когда говорил о частице Рода в человеке, – почесал затылок Буслай. – Вот я волен в своих решениях, делаю, что изволю. А ты вроде не согласен.
Лют посмотрел с брезгливой жалостью, сказал тяжело:
– Это не воля, называется по-другому, не при женщине будет сказано. Эта твоя «воля» есть и у животных. Вот волк: захотел, побежал, захотел, попил, поел, захотел… гм. Человеку воля дана, чтоб ограничивать животное начало.
– Эт как? – разинул рот Буслай.
– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?
Буслай кивнул.
– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.
Буслай смущенно хохотнул:
– Не самое прекрасное чувство.
Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:
– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.
Свет ударил по глазам, кожу лица защипало, нос заледенел. Лют оглядел хмурое небо, мрачные стены гор, заснеженные скелеты деревьев, вдохнул полной грудью, лицо осветилось. Буслай чихнул, в горах затихло восторженное эхо. Гридень выпрямил спину, грудь раздалась в стороны, как сорокаведерная бочка, взгляд устремлен за заснеженный хребет, к дому.