Птица малая
Шрифт:
– Нет. Это хорошо. И дело не только в благоговении перед героями. Я хотел этой жизни и не жалею, что ее выбрал. Но… Энн, помнишь, как-то я сказал, что по поведению людей трудно понять, верят они в Бога или нет? – Эмилио внимательно следил за ней, высматривая следы отвращения или разочарования, но она не выглядела шокированной или хотя бы удивленной. – Знаешь, из тебя вышел бы хороший священник.
– Если бы не целибат, – засмеялась Энн. – К тому же церковь до сих пор полагает, что во мне избыток Х-хромосом. Не уходи от темы.
– Верно. Верно. – Эмилио вновь помедлил, но в конце концов пришли нужные слова: – Я был, как те физики, о которых ты говорила. Я был, как физик, который верит в кварки рассудком, но не чувствует их. Я мог привести все доводы святого Фомы насчет Господа, цитировать Спинозу и произносить правильные фразы. Но я не чувствовал Бога. Не верил в него сердцем. Я мог защищать идею Бога, но все это были «показания с чужих слов», как сказал бы юрист. Это не было для меня эмоциональной правдой, как для парней вроде Марка. – Он обхватил плечи руками и наклонился к коленям. – Я был словно дом, пустующий в ожидании Бога. Но я не отчаивался. Терпеливо ждал. Я свысока смотрел на людей, уверенных в своей особой близости к Богу. – Его голос был очень тихим, и он состроил гримасу, говорившую: «Кого они дурят?» – Я всегда думал: ну да, конечно, – наверное, ты видишь и Элвиса в прачечной…
– Эй! А что в этом такого? – возмущенно воскликнула Энн. – Я лично видела Кита Ричардса в бакалейном магазине в Кливленд-Хайтсе.
Засмеявшись, Эмилио сдвинулся обратно на кровать, чтобы она могла сесть возле стены.
– Ладно. Однажды звонят мне в четыре утра. А затем все мы сидим в кабинете Джимми, слушая невероятную музыку, и я говорю: интересно, а можем мы туда полететь? И Джордж, Джимми, София говорят конечно, нет проблем, надо лишь сделать расчеты. А ты думаешь: мы что, сумасшедшие? Ну, я тоже так думал, Энн. То есть сперва это было как бы игрой! В самом деле я забавлялся мыслью, что это – воля Господа.
Энн вспомнила его тогдашнюю шутливость. В то время это казалось очень странным.
– Я все ждал, что игра прекратится, что все от души посмеются надо мной и я вернусь к своим делам, пытаясь заставить Ортегу отдать мне тот дом для детского сада, споря с Ричи Гонзалесом и муниципалитетом о ремонте канализации на восточной окраине и все такое, да? Но она просто продолжалась. Отец Генерал, астероид, самолет и все эти люди, трудившиеся над безумной идеей. Я все ждал, что кто-то скажет: Сандос, идиот, сколько хлопот из-за ерунды! Но это длилось и длилось.
– Как сказал Д. У., чертова уйма черепах, появившаяся на чертовой уйме столбов.
– Да! Итак, я лежу в кровати, ночь за ночью, и больше не могу спать, а ты меня знаешь – обычно я засыпаю на полуслове. Бывало, всю ночь думаю: что тут происходит? И часть меня говорит: ты, тупой ублюдок, – Бог пытается тебе что-то сказать. А другая моя часть возражает: Господь не разговаривает со шпаной из Пуэрто-Рико, разве не знаешь?
– С чего ты взял? Видишь ли, я спрашиваю как один не вполне убежденный агностик у другого.
– Ну, ладно, слова насчет Пуэрто-Рико я беру назад, но Господу не к лицу заводить любимцев. А что во мне такого особенного, чтобы Бог потратил время, стараясь что-то мне сказать?
Он выпустил пар, и Энн дала ему собраться с мыслями. С минуту Эмилио молчал, глядя в пустоту, затем посмотрел на нее, улыбнулся и, спустившись с кровати, сел рядом с Энн на полу – плечом к плечу, подняв, как и она, колени. Разница в возрасте казалась сейчас совсем не важной. Энн на миг вспомнилось, как она вот так же сидела со своей лучшей подругой, когда им обеим было по тринадцать, – делясь секретами, строя планы.
– Все шло так, будто Господь и вправду влиял на события. И я поймал себя на том, что, как и Марк, говорю «Deus vult», – но в то же время не думаю так всерьез. Но однажды ночью я вдруг подумал, что все это происходит, на самом деле. Происходит нечто экстраординарное. Бог уготовил для меня особую судьбу. Помимо сточных труб, я имею в виду… И долгое время я продолжал думать, что я, наверное, сумасшедший, а вся эта затея – безумие. Но иногда… Энн, бывают периоды, когда я верю… И когда я делаю так, – тут голос Эмилио упал до шепота, а руки, покоившиеся на коленях, раскрылись, словно он хотел потянуться к чему-то, – это изумительно. Внутри меня все обретает смысл; все, что я сделал, что случилось со мной – все вело сюда, где мы сейчас находимся. Но, Энн, это пугает, и я не знаю почему…
Она ждала продолжения, но Эмилио молчал, и Энн решила выстрелить наугад.
– Знаешь, что самое ужасное в признании в любви? – спросила она. – Ты попросту голый. Ты поставил себя в опасное положение, снял всю защиту. Ни одежды, ни оружия. Негде прятаться. Полностью уязвимый. Единственное, что позволяет это вытерпеть, – это вера, что другой тоже любит и что он не станет тебе вредить.
Эмилио ошеломленно посмотрел на нее:
– Да. Точно. Как раз это я и чувствую, когда верую. Словно я влюблен и обнажен перед Господом. И это внушает ужас. Но в то же время ощущаешь себя грубым и неблагодарным, понимаешь? Потому что продолжаешь сомневаться. Ведь Бог любит меня. Персонально.
Он фыркнул, недоверчиво и изумленно, и на секунду зажал ладонями рот. Затем убрал их.
– Это звучит самонадеянно? Или просто безумно? Думать, что Господь любит меня.
– Для меня это звучит совершенно здраво, – сказала Энн, пожимая плечами и улыбаясь. – Тебя очень легко любить.
Она осталась довольна тем, как естественно и непринужденно это прозвучало.
Эмилио отодвинулся, чтобы посмотреть на Энн, и его взгляд смягчился, а сомнения уступили место правде, в которой он был уверен.
– Madre de mi corazon [31] , – сказал Эмилио тихо.
– Hijo de mi alma [32] , – ответила она нежно и убежденно. Прошла минута, а они оставались вместе, открытые друг другу. Затем чары развеялись, и он засмеялся:
– Если мы задержимся здесь, это вызовет скандал.
– Думаешь? – спросила Энн, широко раскрыв глаза. – Как мило!
Поднявшись на ноги, Эмилио протянул ей руку. При низкой гравитации она встала легко, но задержала пальцы в его ладони на секунду дольше, чем требовалось, и они обнялись, опять рассмеявшись, потому что было трудно решить, чьим рукам следует находиться сверху. Затем Энн открыла дверь и устало окликнула:
31
Мать моего сердца (исп.).
32
Сын моей души (исп.).